Жизель безуспешно пыталась унять дрожь. Рассвет принес холод, но еще больший холод источало сердце священника. Стало быть, все эти годы под маской доброты скрывалось коварное сердце убийцы.
Она хотела было встать из-за стола, но вдруг с улицы послышались шаркающие шаги. Тяжелые ступни стучали по каменным плитам, затихли в нерешительности, а затем дверь распахнулась.
Он загородил весь проход — Бродяга — и медленно, нетвердой походкой человека, который пытается не обращать внимания на раны, вошел внутрь. Она заглянула ему в глаза, их взгляды пересеклись, и полыхающая в его глазах желтая ярость смягчилась. Она знала: он способен плакать, но не станет. У него был свой смысл жизни, и этим смыслом в эту минуту была вовсе не она.
Он прошагал мимо нее и, замешкавшись на секунду, чтобы оглядеть дом изнутри, подошел к шкафу, в котором, словно старые мудрые друзья, располагались пыльные потрепанные книги отца Гийома. Он поднял руку — и добавил еще одного к их компании.
— Ради всего святого! — вскрикнул отец Гийом. — Ты посмел притащить это сюда? Сюда?
Жизель быстро опустила веки — счастье, что у нее была такая возможность, — чтобы не видеть остекленевшие глаза лейтенанта, мертвый взгляд которых уставился куда-то в противоположный конец комнаты. Его рот был приоткрыт от удивления, а кожа лица успела приобрести восково-желтый оттенок.
— Я думал, вы обрадуетесь, — стал оправдываться Бродяга, с горечью от осознания нарушенных множество раз клятв.
Он сделал еще несколько шагов и опустился на пол возле камина и, как только Жизель подалась вперед, чтобы помочь ему, умоляюще посмотрел на нее. В его взгляде читалось: «Нет, отныне я не достоин вашего сочувствия». Все, что ей оставалось — это смотреть на него сквозь слезы. Его грубая одежда была перепачкана кровью — судя по всему, большей частью кровь была чужой, хотя и его кровь там тоже, несомненно, была. Сколько ран может выдержать это огромное тело? Сколько пуль, сколько ударов штыком, сколько осколков гранат оно может пережить?
Он посмотрел снизу вверх на отца Гийома, который молча сидел в кресле: такого отвращения он не испытывал никогда в жизни. Жизель подумала: интересно, Иуда выглядел так же, когда осознал всю чудовищность своего преступления?
— У меня есть душа, — сказал перемазанный кровью Бродяга с тихим осознанием собственной правоты, и Жизель подумала, что он, похоже, слышал их разговор с улицы. — Есть. Я ее чувствую и я знаю, что это такое, потому что ничто другое не может причинять такие страдания. Может быть, ее не было у меня при появлении на свет, но я уверен, что с годами я сам создал себе душу. Каждый прожитый год… каждый совершенный мной поступок, каждое горе и каждая несправедливость, каждая нанесенная мне рана, каждое унижение и каждый час, проведенный в одиночестве… Я знаю, все это кусочки, из которых сложилась моя душа. Знаете, что разрывает человеческую душу на части? Из этих частей моя душа и сложилась. Это стало моим оружием.
