— Как Жизель? — спросил он. — Она ведь…
— Жива и невредима.
Что может быть более ужасающим, чем выражение облегчения на такой физиономии? Должно быть, это всего лишь игра света.
— До поры до времени, — добавил Гийом, и — да, выражение облегчения на лице тут же сменилось на страдальческое. — Кто знает, на что способны эти немцы? Может ли вообще хоть кто-то проснуться утром в твердой уверенности, что для него сегодня не уготована пуля или штык?
Бродяга отщипнул несколько соломинок и бросил их на пол.
— Неужели в них нет совсем никакой любви, доброты и благодушия?
— Нет. Они любят лишь завоевывать.
Гийом наблюдал, как существо размышляет, и на лице его появляется выражение муки. Семена его слов падали на благодатную почву, и, судя по всему, стоило их лишь немного полить — тогда созреют те самые ужасные плоды, на которые он надеялся.
Он надавил:
— Внутри тебя кипит ярость, не так ли?
— Однажды кипела, — сказал Бродяга таким тоном, будто вспомнил о чем-то давно утраченном. — Однажды, давным-давно, я сказал своему создателю, что, раз я не могу пробудить любовь, я буду вызывать страх. И я посвятил себя этой гнусной миссии. Но теперь я уверен, что даже демоны устают от причинения страданий, если все, что они видят, — это искаженные от мучений лица. И я даже пришел к выводу, что демоны, должно быть, чувствуют себя ничтожествами в этом деле по сравнению с людьми. Вы сами мастерски справляетесь с работой демонов, — Бродяга поднял взгляд, затем протянул руку к двери стойла. — Скольким войнам я был свидетелем? Я и сам уже не помню. Разве я могу вселить больший страх, чем армия, вторгающаяся на чужую территорию?
— А, — проговорил отец Гийом, стараясь не поддаться на уловки этой твари, пытающейся вызвать в нем жалость. — Но какой страх ты мог бы вызвать у самой армии? Возможно ли, что твои врожденные качества можно направить в нужное русло? — он дал ему время осознать сказанное, а затем добавил:
— Это помогло бы, в первую очередь, Жизель.
Существо подняло на него свои широко раскрытые слезящиеся глаза:
— Как вы можете просить меня о таком? Вы же носите рясу!
— Меня больше волнуют угнетенные души, нежели души угнетателей. Все просто, — он перевел дыхание и произнес, стараясь придать голосу твердость:
— Если вы сделаете это ради меня, ради Жизель, я протяну вам свою руку, предложу вам свою дружбу… и любовь.
— Любовь, — повторил Бродяга, прислушиваясь к этому слову так, будто оно было ему незнакомым. — Тогда я должен заранее попросить вас об одной услуге. Прошу вас, пусть то, что я собираюсь сделать, будет совершено во имя священной цели. Я хочу причаститься.
