— Ничего важного, государь, отец мой, — ответила Амаласунта, но легкая розовая тень пробежала по ее беломраморному лицу, выдавая сдержанное волнение.
Теодорик гордо выпрямился и глаза его сверкнули таким огнем, что все присутствующие, не исключая Амаласунты и Цетегуса, вздрогнули и склонили головы.
— Тайны, Амаласунта?.. От меня тайны?.. Вы позабыли, что я еще жив и что я ваш повелитель, — произнес Теодорик, не возвышая голоса, но взгляд его горящих гневом глаз, его осанка и голос излучали такую власть и силу, что все присутствующие упали на колени.
Теодорик молча обвел глазами коленопреклоненных и тихо произнес:
— Встаньте… Я не сержусь и прощаю вам неуместную заботу о моем спокойствии… А теперь, дочь моя, прикажи отворить двери.
Роскошные, трехстворчатые двери в соседний приемный зал широко распахнулись, открывая взору короля многочисленные группы римлян и готов, в военных доспехах или в богатых придворных костюмах. Между ними резко выделялась группа странно одетых иноземцев, с землистыми лицами, узкими раскосыми глазами и длинными черными волосами, падающими гладкими прядями на плечи из-под черных барашковых шапок. Одетые в короткие полушубки из волчьего меха, шерстью внутрь, и длинные черные бурки из грубо выделанной овчины, шерстью наружу, они были вооружены кривыми саблями и широкими кинжалами, засунутыми за пестрые пояса. Все эти полудикие люди что-то громко кричали на каком-то непонятном гортанном наречии, размахивая руками и поминутно хватаясь за оружие.
— Кто смеет возвышать голос в приемной императора? — спокойно произнес Теодорик, делая несколько шагов навстречу чужестранцам, которые точно окаменели при виде его и, как подкошенные, свалились ничком на землю к его ногам, громко ударяясь лбами о мраморные плиты мозаичного пола.
— А… это послы разбойников аваров, беспокоящих мои границы, — насмешливо произнес король, останавливаясь шагах в двадцати от растянувшихся на полу дикарей, исподтишка всматривающихся в могучую фигуру Теодорика, беспокойно бегающими своими мышиными глазками. — Наконец-то вы явились с повинной, негодяи, — продолжал Теодорик, и невыразимое презрение сказалось в его голосе. — Хорошо, что вспомнили о сроке ежегодной дани, раньше чем вступил карательный отряд напомнить вам о вашем долге… Надеюсь, вы привезли дань полностью, и вместе с ней, что гораздо важней и серьезней, намерение исправиться… Помните, что мне надоело слышать жалобы моих подданных на ваши разбои… Берегитесь испытывать мое терпение.
