Бабель долго и восторженно рассказывал отцу о Сергее Эйзенштейне, восхищался его мастерством.
— Какая смелость, — говорил он и указал на снимок смеющейся женщины трактористки, повязанной платком, — сделать героиней картины некрасивую женщину. Это по плечу только Эйзенштейну.
Как-то в Москве был Бабель у нас в гостях (примерно 1929 — 30 гг.). Вышла только что вторая часть „За живой и мертвой водой“ в издательстве „Федерация“. Отец показал книжку Бабелю, он равнодушно взял ее, подержал в руках и положил на стол. После его ухода отец огорченно сказал:
— Бабель считает это не литературой.
Помню еще восторженный отзыв И.Э. о „Зависти“ Юрия Олеши.
Рассказывал Исаак Эммануилович о своих впечатлениях об антифашистском международном конгрессе (1935 г., июнь 21–25) в Париже. Общее впечатление у него неважное, как и от выступлений западных писателей, так и от выступлений советских. Исключительное впечатление на всех и на Бабеля произвела только речь Пастернака, ему много и горячо аплодировали.
— Казалось, что на трибуну взошла сама поэзия! — говорил Бабель.
О своем выступлении И.Э. скромно умолчал, но мы позднее узнали, уже не от него, а от других, что речь его была очень хорошо встречена.
Отец говорил, что обычно ум и хитрость не встречаются вместе. Единственный человек, который соединял в себе два эти качества, был Бабель.
Уже в тридцатые годы отец рассказывал, что как-то, гуляя вместе с Бабелем, И.Э. ему сказал:
— Что же это делается в стране, Александр Константинович? Везде — Сталин. Сталин поехал к матери в гости, Сталин здесь, Сталин там, все газеты пестрят Сталиным.
И за чаем, уже в моем присутствии сказал:
— Читаешь Сталина — стилистически все правильно, но такое ощущение, что вот-вот будет какая-нибудь ошибка.
Много лет спустя, в 63–64 годах, мне пришлось читать дневники Фурманова. Он записал в них резкие слова и отзывы Бабеля о моем отце. Не знаю, почему так получилось. Может быть, они были сказаны Бабелем в минуты раздражения и с удовольствием подхвачены Фурмановым, очень не любившим моего отца. Может быть, эти отрицательные высказывания были усугублены и акцентированы автором дневников. Трудно сейчас в этом разобраться. Я только могу сказать одно: Бабель всегда был расположен к отцу, подолгу и с явным удовольствием разговаривал с отцом о литературе, об искусстве, о писателях, о книгах. Он часто приходил к нам даже в те годы, когда отец был отстранен от литературы, подвергался травле и когда в дом к нам, кроме настоящих друзей, уже никто не приходил. Приезжал Бабель и в ссылку к отцу в Липецк в 1929 г. Хотя все приезжавшие туда были под особым наблюдением НКВД, о чем Бабель великолепно знал.
