— Выписали, что ли, из больницы? Это сколько же он там провалялся?
— Почти два месяца, — ответила я, помешивая в кастрюле борщ.
— А ему сказали, что эта профурсетка замуж выскочила?
— Сказали.
— Кто?
Я пожала плечами. Дело в том, что Стас ни разу не спросил у меня, почему к нему в больницу перестала ходить его невеста Лена. Стаса навещали его сокурскники с биофака. Думаю, они и сообщили ему о ее измене.
Я вернулась в комнату, с трудом балансируя сложным сооружением из горячей кастрюли, увенчанной еще более горячей сковородой. Стас сидел все в той же позе, плащ свисал до самого пола, помятая шляпа лежала на столе. Он с жадностью набросился на борщ, громко чавкая и кроша на скатерть хлеб. Наш воспитанный до рафинированности Стас. «Ну вот, теперь отдыхать лягу — врач велел после обеда отдыхать», — заявил он, улегся прямо в плаще на диван и прикрыл лицо шляпой.
Стас жил у нас два дня, помногу ел и валялся целыми днями на диване, правда, не в плаще. На третий день за ним приехала Эмили. Он покорно склонил перед ней голову, подставив для поцелуя небритую щеку. Потом перекинул через локоть свой жеваный плащ и, ни с кем не попрощавшись, вышел в прихожую.
Через две недели Стас устроился рабочим в зоопарк, где служит и по сей день…
— Тебе завтра рано вставать? Оставайся ночевать у меня, — неожиданно предлагаю я.
Он мычит что-то нечленораздельное и громко стучит ложкой о стенки стакана с венгерским компотом.
— Тахта в кухне длинная — уместишь свои мощи. От нас с Егором можешь на крючок закрыться, — выдвигаю я свои доводы «за».
Стаса внезапно осеняет очередное открытие. Он поднимает длинный указательный палец и говорит, тыча им в стену:
— Змеи, в отличие от человека, могут неделями голодать. Знаешь, почему?
Я отрицательно качаю головой.
Стас долго смотрит в стену, потом лезет в карман за носовым платком.
— Они холоднокровные, понимаешь?
— Кажется.
Я иду в комнату одеваться. Егор напрыгом летит за мной, взбирается на журнальный столик и, склонив набок свою черноносую морду, внимательно следит за тем, как я облачаюсь в теплые колготки и бархатную юбку. «Ага, значит, покидаешь меня. На ночь глядючи, — говорит он всем своим видом. — Ну, пеняй на себя».
Егор не любит, когда я ухожу развлекаться. Против работы он не возражает, но мои вечерние прогулки почему-то выводят его из равновесия. Когда я вернусь домой, в ванной наверняка будет красоваться нечто, стопка нот на рояле расплывется по его скользкой поверхности, словно поток вулканической лавы, а сам Егор притворится спящим на диске проигрывателя — единственном запретном для него во всей квартире месте.
