Я представила Кириллину так, будто наблюдала эту сцену на кухне сама: ее большую красивую руку, в которой она держит фарфоровую чашку с елочками, крупные сочные губы, выговаривающие: «Я ее теперь по струнке заставлю ходить. Она у меня пикнуть не посмеет».
Наталья Филипповна продолжала обстоятельный рассказ, а я уже слышала не ее, а их голоса и дорисовывала в своем воображении всю сцену в подробностях.
— Интересно посмотреть, как это у тебя получится.
Саша посмотрел на Варвару Аркадьевну с насмешкой.
— Думаешь, мне приятно было наблюдать все эти годы, как ты пресмыкаешься перед нею? Думаешь, я терпела в своей квартире эту халду потому, что питаю к ней какие-то нежные чувства? Думаешь, все эти годы я могла спокойно спать?
— Ничего я не думаю, Варечка. Пей спокойно свой чай — он совсем у тебя остыл.
— Помнишь, какой скандал она мне закатила в мой последний день рождения? Представляю, как бы чувствовала себя та же Светлова в обществе этой парикмахерши.
— Тоже мне графиня, эта твоя Светлова.
Кстати, Варечка, все продукты принесла тебе Валентина.
— Я с ней до копеечки рассчиталась. Потом две недели на одном кефире сидела.
— Ты сама так захотела.
Если у Саши было хорошее настроение, даже Кириллиной трудно было его испортить. На этот раз оно у него было, видимо, очень хорошим.
— Не стану же я сидеть на иждивении у этой парикмахерши и ее бесхребетного мужа?
— Ну, хватит.
Это было сказано примирительным тоном. Саша в любой ситуации старался найти лазейку к примирению.
— Да, ты прав, с меня хватит. Теперь, когда я нашла вот это…
Кириллина встала и вышла из кухни.
Вернулась она, держа в руках старую общую тетрадь в серой обложке.
Саша вскочил, опрокинув табуретку.
— Представляешь, где она ее прятала? В корзине с грязным бельем. Хитрая тварь! Знает мое отвращение ко всякой грязи. Письмо, которым она мне восемь лет угрожала, я, разумеется, сожгла. Не дай Бог еще попадет в руки этой шизофренички — матери Стрижевской. Хотя там ничего такого и нет. А она держала в страхе меня, тебя…
— Ты прекрасно понимаешь, что тут дело вовсе не в страхе.
— А в чем же еще? Никогда не поверю, что мой сын может жить с этой плебейкой только из чувства благодарности.
— Можешь не верить — тебя никто не заставляет.
— А тетрадку я отдам Таше. Сегодня же. Там о ней так много написано. Пусть Таша знает, как ты ее любишь.
— Ты этого не сделаешь! Слышишь, мама? Я запрещаю тебе! Ты не имеешь права взваливать на Ташу…
— Имею. Она нам не чужая. Более того, я попрошу Ташу, чтобы она взяла тебя в железные рукавицы.
