— Ты, Варвара Аркадьевна, должно быть, крепко невестку не любишь. И все равно не дело бывшую Сашкину подругу привечать. И ты, девушка, зря сюда ходишь — только душу себе травишь.
— Таня — моя бывшая ученица. Я обучала ее игре на рояле, — произнесла Кириллина чопорно. — У нас с этим в городе гораздо проще. Многие бывшие мужья и жены поддерживают между собой дружеские отношения. А почему бы и нет, спрашивается? Это у вас в провинции все усложнено непонятными для цивилизованного мира условностями.
С каждым сказанным словом Варвара Аркадьевна все больше и больше выходила из себя. Теперь я окончательно убедилась в том, что Наталью Филипповну она приютила у себя отнюдь не по доброте душевной.
— Это хорошо, если оно так. Если на самом деле зла не поминаете. Ну, а если поминаете, то уж лучше в открытую.
Кириллина уже тащила меня в холл.
— Ну вот, Ташечка, теперь ты своими глазами могла убедиться, какое это убожество. Еще и поучает, как жить. Уж лучше бы молчала. Вечно моя доброта мне же клином и выходит. Ты знаешь, я даже Валентину начинаю в чем-то понимать. Небось она и ей что-нибудь вроде этого сказала. Кстати, я забыла сообщить тебе одну деталь относительно Стрижевской. Как показало вскрытие, Стрижевская была беременна. А я ничего об этом не знала. Уже тогда я была для своего сына хуже врага.
Рыцарь спрыгнул с дивана и бросился к двери.
— А вот и Саша.
Этого можно было не говорить — ни один человек на свете не хлопал так дверью лифта — нетерпеливо, резко. Саша всегда куда-то спешил или от чего-то убегал: успевал прошмыгнуть на переходе под самым носом у берущих старт машин, втискивался на ходу в переполненный автобус, хотя сзади шел пустой, изнывал даже в самой короткой очереди.
Этот пролет из восьми ступенек он одолеет за секунду. Я рванулась в сторону столовой. Но он одолел его еще быстрее. Мы оказались нос к носу в полутемном холле.
Я схватила с тумбочки свою дубленку, он взял ее из моих рук, помог мне одеться. Нас окутывала тишина, было слышно лишь позвякивание спиц из приоткрытой двери в комнату Натальи Филипповны.
Кириллина всегда отличалась бестактностью.
— Ташечка, ты только ради Бога не осуди меня за откровенность. Кто мог подумать, что я докачусь… — Она осеклась, перехватив Сашин угрюмый взгляд. — Но своей вины я в этом не вижу. Напротив, я всеми силами пыталась… Ты уже уходишь, Ташечка?
Все-таки моя мать была права, когда, желая притупить во мне боль утраты, долго и, как мне тогда казалось, неискренне расписывала преимущества открывшейся вдруг передо мной свободы. «Ты даже представить себе не можешь, как бы она над тобой измывалась, — говорила мать, имея в виду Кириллину, которую невзлюбила с первого взгляда. — А из твоего Сашки можно веревки вить. Придет время — и ты еще возблагодаришь судьбу за то, что все случилось именно так».
