Австрия не рассматривала свое прошлое нелицеприятно; или, если рассматривала, то очень вяло. Правда, когда поднялся шум вокруг дела Курта Вальдхейма[36], мир довольно жестоко, хотя в чем-то и справедливо, ткнул ее в это прошлое носом. Дело же Гроера[37] показывает, что процесс этот, процесс расчета с прошлым, идет дальше, теперь уже на добровольной основе, идет настолько активно, что в один прекрасный день, пожалуй, уже не будет столь невозможным представить, что какой-нибудь новый Томас Бернхард сможет жить даже у себя на родине.
Германия, правда, в свое прошлое вгляделась основательно, однако конфронтация привела к совершенно специфическому результату. С этим прошлым невозможно бороться, это прошлое невозможно переварить. Германию ее прошлое одолело окончательно и бесповоротно. Однако благодаря тому, что хотя бы западная половина Германии приняла этот переворачивающий все существо факт как данность, она из страны, в которой жить невозможно, превратилась в страну уютную и обжитую. Признаемся, результат этот — уникальный и, с точки зрения будущего, просто обнадеживающий. А насчет того, как смогут сделать свое прошлое обитаемым и уютным восточные земли и каким затем сложится общее будущее этих частей страны, сегодня сказать еще трудно.
Как трудно сказать, станут ли когда-нибудь обжитыми и уютными Австрия и Венгрия.
(1995)
Помочь одному человеку, спасти одного-единственного человека
Мать Терезу спросили, значит ли для нее что-нибудь ее слава, важно ли для нее, что ее интервьюируют, фотографируют, снимают в кино. Мать Тереза чуть-чуть лукаво склонила набок голову в белой косынке и, собрав свои морщины в самую обворожительную старушечью улыбку, ответила: это — жертва. Последовала короткая пауза. Репортер явно не очень-то понял, что хотела сказать этим мать Тереза. Она же будто открыла для себя доселе неведомое ей пространство между серьезностью и суровостью, и морщины от ее завораживающей улыбки вдруг исчезли. Каждый сделанный с нее снимок, сказала она, спасает одну душу. Нынче, например, ее так много снимают, что чистилище опустело.
Репортер все еще колебался. Пожалуй, он даже ужаснулся открывшемуся перед ним масштабу мистерии и хотел поскорее найти любую хоть сколько-нибудь рациональную зацепку. А мать Тереза, словно бы стыдясь, что приходится объяснять такую простую вещь, простую как апельсин, добавила: благодаря всем этим съемкам (и она легким кивком указала на кинокамеру) она стольких людей спасает от вечных мучений, сколько делается снимков, потому-то в чистилище теперь пусто.
