и вещи, созданные с помощью мастерства
(techne) и используемые благодаря межчеловеческим договоренностям
(nomos). Однако
номос не мог быть приоритетным по отношению к природе, ибо грек, размышляющий в том же направлении, что и я, считал вещи, данные нам природой, более могущественными, и ему в голову не могло прийти поставить
техне впереди
тихе, как делаем это мы, равно как ему не могло прийти в голову пытаться интерпретировать
тихе или усовершенствовать техническое мастерство, забывая о всемогуществе природы.
В течение тысячелетий функции этих взаимосвязанных пар понятий никак не менялись, разве что место рока со временем заняло божественное провидение. И хотя начиная с XVII столетия внутренние акценты в рамках взаимосвязи существенно изменились, но говорим ли мы о креативности, как люди, формирующие и организовывающие судьбу, или о смекалке, как люди, подчиненные судьбе, мы имеем в виду те же самые временность и вне-временность, которые имели в виду греки, говоря о Немезиде, и латиняне, когда поминали Фатум. Человек так или иначе, благоприятным или неблагоприятным для него образом влияет на ситуации свой жизни, которые ни предугадать, ни заранее просчитать он не может. Но на пути наших догадок и расчетов стоит уже не рок в виде данных природой вещей, и даже не провидение, направляющее события своей недоступной для человеческого понимания силой.
Смещение внутренних акцентов можно охарактеризовать как вытеснение Фатума Немезидой. Благодаря светочу Просвещения вот уже триста лет мы думаем о судьбе как о том, что воздается нам по нашим достоинствам, а благодаря протестантской этике — как о чем-то, что нужно стремиться достойно формировать, невзирая на то, что судьба предопределена. Однако до этого, благодаря Божиему промыслу, нам приходилось думать о судьбе скорее как о выпавшем нам жребии, жестком и неизменном. Возможно, теперь понятней, почему человеку, подчиненному судьбе, приходится оглядываться на эпохи, предшествовавшие Французской революции, а человеку, формирующему судьбу, — скорее на более поздние времена. Возможно, понятней также, почему человека, формирующего судьбу, охватывает такое недоумение и панический трепет, когда он сталкивается с действием Фатума, который он променял на Немезиду, и почему человеку, подчиненному судьбе и знающему, что жизнь его все равно направляет Фатум, всякие личные заслуги представляются тщетой и самообманом. Возможно, понятней будет еще и другое: почему для одного мечтою является судьба, которую держит в руках скорее Немезида, и почему для другого кошмаром является судьба, которую держит в руках скорее Фатум. Едва уловимое это различие появилось в европейской истории каких-нибудь сорок лет назад. История критического смещения акцентов насчитывает каких-нибудь триста лет. Однако упомянутые — конкретные по времени — изменения представлений базируются примерно на целом тысячелетии, когда на основе этих общих представлений происходило размежевание с другими культурами или даже, под знаком этих же общих представлений, попытки навязать свою культуру другим.
