И то сказать, не могли же немцы довести до того, чтобы все вкупе агенты дьявола предстали перед судом, — ведь закон запрещает лишь шпионаж в пользу другого государства, но такого закона, чтобы человек не мог быть агентом родного государства и в рамках служебных обязанностей предавать друзей, не было ни в хорошем, ни в плохом государстве. Всякий нравственно полноценный человек согласится, что это нехорошо, потому что предательство, совершенное даже в рамках служебных обязанностей, поступок отнюдь не рыцарский, ибо он может загубить, а то и оборвать чью-то жизнь. Однако закон, по которому человек не имеет права предавать друзей даже в интересах собственного государства, ибо даже в интересах собственного государства он не имеет права губить чью бы то ни было жизнь, можно будет принять только при условии, если все государства согласятся одновременно ликвидировать свои секретные службы. Но до этого отдаленного дня, живи я в фашистском, коммунистическом или демократическом государстве, решение рокового вопроса, как должен поступать я, доверено мне. Немцы, в своих метаниях между этическими и юридическими аспектами, увы, дошли до того, что создали законные рамки для публичного нравственного суда. В деле, подобном тому, о которым мы говорим, расследование производят не органы правопорядка, а рассматриваемый общественным мнением в качестве праведного судии пострадавший. В подобных — этических по своей сути — процессах роль прокурора отводится не государственному обвинителю, а прессе. В подобных процессах нет адвокатов, которые обеспечивали бы защиту обвиняемых, а приговор, как и принято в такого рода моральных вопросах, выносится в парикмахерской, на лестничной клетке, в пивной, на телевидении, в литературном салоне.
Формулируя деликатно, я мог бы сказать, глядя на происходящее, что ситуация эта, конечно, чрезвычайная. Не менее деликатные немецкие коллеги, возражают, говоря о необходимости национальной самокритики. Но в этом случае я вынужден, чуть нажав на перо, заявить, что лично мне затруднительно говорить о какой бы то ни было самокритике, которая начинается не с меня, а с другого.
Бывает, что и невыгодная ситуация имеет свои преимущества. Ни поляки, ни чехи, ни словаки, ни венгры не имеют возможности объявить, какая из их секретных служб была хорошей, а какая — плохой. Демонстрационный материал у них, разумеется, тоже есть, но это не тот материал, который свалился к ним с неба, чтобы — на фоне собственной непорочности — можно было продемонстрировать преступления дьявола. А из собственного материала в этом ателье не шьют. И коль скоро возник вопрос о нравственном самоанализе, для этих народов подобная незавидная ситуация, к счастью, выгодней. Что касается немцев, то на вопрос, почему как раз им стало остро необходимо назвать по имени зло, прикрывшись щитом добра, ответить должны, по-моему, сами немцы.
