Есть вещи, о которых думающим и чувствующим людям забывать не положено. И прежде всего о том, что человек — в физическом и духовном, экзистенциальном и нравственном отношениях — существо в высшей степени хрупкое. И жили эти хрупкие существа при системе, которая собиралась существовать вечно. Ее притязания на вечность великие западные демократии отрицали, но в течение тридцати лет соглашались рассматривать эту установившуюся якобы на века систему как основополагающий фактор мировой политики — что я, разумеется, ни в коей мере не осуждаю, — однако уже одним этим они отнимали всякую надежду у тех немногих, кто не признавал ни претензий системы на вечность, ни вообще ее реальности, поскольку с точки зрения конкретной жизни она выглядела ирреальной. И если из этих немногих уцелели лишь единицы, ибо такого рода позиция не только преследовалась «штази», но и казалась бредовой прагматически мыслящим политикам великих западных демократий, то что могло в этих условиях большинство? У хрупких в физическом и духовном, экзистенциальном и нравственном отношениях существ, лишенных малейшей надежды, в претендующей на вечное бытие системе оставались лишь две возможности. Либо принять систему, тем самым укрепив ее в существующих рамках, либо пытаться ее реформировать, признавая тем самым существующие рамки действительно вечными.
Долгое время меж двумя этими невозможностями бессильно метался и я. Для признания системы не было никаких этических оснований, ну а если ты принимал всерьез собственные реформаторские намерения, то делая следующий шаг, уже натыкался на рамки, которые — ради реформирования системы — требовалось взорвать, то есть, глядя на вещи трезво, ты должен был считать себя революционером, а не реформатором. Такой революции хотели многие, и в принципе можно было принять участие в ее подготовке, но только в принципе, а не на практике, ибо военное столкновение двух систем и в самом деле было бы неразумным и ничего подобного Европа, ошеломленная разгромом венгерской революции, позволить себе не могла. Но если и не раньше, то 21 августа 1968 года уж во всяком случае выяснилось и другое, а именно, что даже реформистские движения великие западные демократии с их прагматичной политикой готовы поддерживать, только пока эти движения развиваются тихо-мирно, не выламываясь из рамок системы. Получалось так, что они — пусть по разумным весьма основаниям и скрепя сердце — голосовали все же за принятие системы, а не за реформы. Вот почему с точки зрения нравственной наиболее мрачным периодом в истории коммунизма был не первый, а — спасибо западным демократиям — именно этот второй, то есть наша общая взрослая жизнь.
