Мы присели на могильные бугорки; вид развертывался захватывающий. Я достал из футляра фотографический аппарат, снял озеро и развалины и обратился к нашей проводнице:
— А теперь позвольте вас снять?
Варвара усмехнулась.
— Не хочу.
— Почему?
— А так!
— А мне вас очень хочется снять.
— Снимайте, только предупреждаю, что ничего из этого не выйдет!
Засмеялся и я.
— Ну, уж это вы чересчур самоуверенны!
— Попробуйте! — с вызовом сказала она. — Я даже не шевельнусь.
Я сделал с нее четыре снимка с разных мест и торжествовал. Варвара загадочно улыбалась, и я почувствовал, что от нее исходило что-то знакомое, то злое, с чем мы боролись ночью.
«Ведьма!» — мелькнула во мне мысль. Она медленно повернула ко мне лицо.
— Ведьмы не милуют! — заявила она со скрытой угрозой. У меня перехватило дыхание: она читала мои мысли, как книгу!
— Кто ведьма? — спросил мой спутник, не понявший ее слов.
— Это меня здесь зовут так, — пояснила Варвара. — Или вы еще не знали об этом?
— В первый раз слышим, — отозвался я. — За что же вас так величают?
— Потому что я все могу сделать, — блеснув мертвыми глазами, проговорила она.
— Например, что же?
— Что задумаю… Жених у меня был; мать его ни за что не хотела нашего брака. Я в полнолуние пожелала ей смерти, и она умерла в тот же день!
— Значит, вы злая?
Варвара как будто задумалась.
— Я не злая… — обронила она. — Во мне есть другой, кто заставляет меня делать зло.
Она все время избегала направлять взгляд на нас.
— Я ведь летаю по ночам… так ярко, тогда так хорошо! — будто в бреду призналась она.
На лице ее написались глубочайший восторг и счастье.
Григорий Никитич глядел на нее, не отрываясь; я прятал глаза, чтобы не подпасть под ее влияние.
— Иногда летишь в лунную ночь, — обхватив колено, продолжала Варвара, — сядешь на сук дерева, около какой-нибудь совы, переговоришь с ней и дальше, и выше взмываешь!
— На каком же языке вы говорите с птицами? — спросил я.
— Не знаю. Птицы и звери — мы все понимаем друг друга. Иногда подлетишь к освещенному окну чьего-нибудь дома, сядешь и слушаешь, что говорят за стеной люди…
Мне она стала казаться опасной безумной, которую следовало обезвредить.
Она досадливо повела плечом в мою сторону.
— Кто безумный, узнаете после! — опять ответила она на мысль. Вдохновенное выражение сошло с лица ее.
— Смотрите, пришли вы вдвоем, а отсюда не уйти бы кому-нибудь одному! Григорий Никитич, хотите остаться здесь? — задорно спросила она.
— Хочу, — выговорил он.
