Большим событием был суд над Иосифом Бродским в 1964 году. Его судили за «тунеядство». По рукам ходила стенограмма судебных заседаний со ставшей знаменитой фразой одного из свидетелей, требовавшего для Бродского сурового наказания: «Я стихи Бродского не читал и детям своим не разрешаю».
Во время моей учебы в аспирантуре Университета в нашей семье произошло важнейшее событие – мы купили кооперативную квартиру в одном из первых кооперативных домов в Ленинграде, а может быть и в СССР. Это была непривычная для социализма частная собственность. Дом управлялся не жилищной конторой, а правлением жилищного кооператива. Первый взнос за маленькую однокомнатную квартиру в таком доме составлял 1200 рублей при средней зарплате инженера 120 рублей в месяц. По нынешним понятиям очень разумное соотношение, но тогда люди не спешили покупать такие квартиры. Считалось, что квартиру должны «дать»; жилье было принято «получать», а не покупать. Кроме того, у некоторых был жив в памяти опыт владельцев кооперативного жилья конца 1920-х годов, когда такие квартиры были отняты у владельцев или национализированы. Наша квартира была маленькой, двухкомнатной, с крохотной – 5,5 кв. м – кухней. Говорят, что такие крохотные кухни делали и из идеологических соображений: считалось, что с приближением коммунизма люди будут меньше готовить дома, а больше питаться в столовых – «предприятиях общественного питания». Но как бы там ни было, отдельная квартира была громадным счастьем!
Дом стоял в зеленом районе, где было много таких же кооперативных домов. Рядом находились парк Лесотехнической академии, парк Челюскинцев и Сосновка. Для мамы, любившей гулять, это было важно. В квартире был даже небольшой балкон, выходивший в зеленый двор. В доме и во всей округе оказалось много интеллигенции. В народе этот район называли «район еврейской бедноты». Позже оказалось, что здесь провели детство многие друзья сына, даже те, с которыми он познакомился позже в Америке. А в комнате на проспекте Карла Маркса остался жить брат Толя, который к тому времени развелся с женой.
Из факультетской студенческой среды вышли известные диссиденты. Я знаю Георгия Михайлова и Михаила Казачкова.
С Казачковым я учился с первого курса, видел его ежедневно, но практически не общался. Красивый, видный, всегда хорошо одетый с немного капризным, как мне казалось, выражением лица. Его компания была как бы избранной. В общем, не мой круг. Позже, в заключении, он показал себя бойцом. Детально его историю я не знаю, но канва такова. По распределению он попал в знаменитый Физтех. Институт был частично режимным. Казачков общался с иностранцами. Одним из предметов общения была его коллекция картин. Дело закончилось обвинением в шпионаже и пятнадцатилетним сроком, который Казачков отсидел в мордовских лагерях. Как я читал, ему предлагали помилование. Но он отказался, так как помилование предполагает признание вины. В результате он отсидел срок полностью и вышел в числе последних советских политических заключенных. Насколько я слышал, он сидел вместе с Натаном Щаранским, будущим министром правительства Израиля. Позднее был полностью реабилитирован. Сейчас живет в Бостоне. К встречам однокурсников в Петербурге пишет приветственные послания: яркие, талантливые, прочувствованные, с неординарными размышлениями о нашем общем прошлом.
