Гневный женский голос произнес:
— Олфи!
Он в страхе обернулся и увидел свою мать. Ростом вдвое выше него, она гневно сверлила Олфи. Своими серыми глазами — каждая черточка ее лица такая четкая, такая настоящая, что он ни на секунду не усомнился, что это его мать, хотя знал, что вот уже пятнадцать лет, как она умерла.
В руке она держала ивовый прут.
— Ты мерзкий, мерзкий, мерзкий! — выкрикнула она. — В тебя вселился дьявол, сейчас я его из тебя выбью.
— Ну пожалуйста, не надо! — умолял Олфи, и слезы хлынули у него из глаз.
— Оставь в покое эту девчонку, — говорила она, наступая. — Оставь навсегда и не вздумай сюда возвращаться. Катись!..
Олфи повернулся и побежал, сдерживая рыдания.
В соседней комнате девочка продолжала читать книгу, пока чей-то голос не сказал:
— Все, Рита, молодец.
Она оторвалась от книги.
— Как все? Я же ничего не сделала.
— Сделала все, что нужно, — возразил голос. — Когда-нибудь мы тебе объясним. А пока пойдем.
Она встала, улыбнулась и — исчезла, потому что находилась девочка этажом ниже, а здесь было только отражение, созданное целой системой зеркал. Две комнаты, где Олфи проходил испытание, были пусты. Ушла мать Олфи — ушла в глубину его сознания, и ему теперь никуда не сбежать от нее, никуда и никогда, всю его жизнь.
…Длинные, холодные пальцы Мартина сжимали круглый как шар бокал. Бокал чуть-чуть поддавался давлению пальцев, и жидкость в нем едва заметно поднималась. Мартин знал, что разбить такой бокал невозможно. У бокала не было острых краев и, если запустить им в кого-нибудь, он не поранит. Казалось, он был символом… впрочем, в той же степени, как и все, что окружало Мартина.
Музыка пятипрограммного автомата в другом конце зала была как этот бокал приглушенная, мягкая, расслабляющая. И виски было крепостью всего в двадцать четыре с половиной градуса.
Но люди все еще ухитряются напиваться, люди все еще инстинктивно тянутся к оружию для того, чтобы убивать.
И — хотите верьте, хотите нет — есть вещи похуже. Например, лечение порой оказывается пострашнее самой болезни. "Операция прошла успешно, но больной скончался, — думал Мартин. — Мы знахари. Мы еще этого не понимаем — многие из нас, — но мы-таки знахари, это точно. Врач, который только лечит, это слуга, но врач, в руках которого жизнь и смерть пациента, — тиран".
Маленький темноволосый человек, сидевший с Мартином за одним столиком, способен это понять. Так, по крайней мере, думал Мартин. Пусть это не профессиональный политик, но в его руках колоссальная сила — сила миллионов читателей, сила друзей из правительственных кругов, — и ведь это истинный борец за демократию…
