Вторая санитарка это поняла, как в большинстве понимали это и все остальные санитарки. Поэтому меня никто никогда не спрашивал о том, где я живу или кем я работаю, или как зовут моих подруг, или чем я люблю заниматься в свободное время, или что я буду делать, когда вернусь домой. Все эти вопросы только мучили бы меня, так как на них не было ответа. И здесь их никогда не задавали. Но ведь о чем-то нам с ними надо было говорить, раз они день и ночь проводили с нами, осуществляя наблюдение, сопровождая нас во время прогулки, или просто были доступны для общения в гостиной или у меня в комнате. Синичка в отделении вряд ли могла подвернуться для разговора, но в этом и не было необходимости, ведь наши санитарки были работниками здравоохранения, а для них у нас всегда был наготове какой-нибудь волк. Или мои голоса, или еще что-нибудь, что мучило меня в данный момент. Потому что, как правило, меня всегда что-нибудь мучило.
На значение симптомов можно взглянуть еще и с третьей стороны, а именно как на привычки или как на то, что компенсирует нам бессмысленность жизни. Ведь как бы скучна ни была жизнь пациента с диагнозом «шизофрения», ему все-таки нужно как-то проживать свои дни. Мне нужно было заняться каким-то делом, о чем-то говорить, а поскольку дела не было и говорить было не с кем, мне приходилось что-то придумывать. И поскольку часто дела для меня находилось слишком мало, и говорить или думать было, в общем-то, не о чем, взамен всего прочего у меня были мои симптомы, тут им и находилось подходящее применение. Они давали хоть какое-то содержание скучной жизни и, на худой конец, когда говорить почти не о чем, можно было поговорить хотя бы о них.
Я знаю, что некоторые из моих голосов относились к этому роду. Эти голоса помещались на самой грани между сном наяву и фантазией, обыкновенно они были приятными и расцветали пышным цветом, когда я скучала. Над этими голосами у меня был определенный контроль, и я это ощущала. Это были мои «послушные» голоса, я вызывала их сама, по желанию, они напоминали мне те фантазии, которые приходили мне в голову, когда я в одиночестве коротала время на школьном дворе, не имея возможности с кем-то поговорить. В периоды строгой изоляции голоса множились, а однажды, когда мне два с половиной месяца, целых десять недель, пришлось провести в изоляторе, их стало очень много. В тот раз под конец ко мне даже стал приходить и рассказывать мне сказки умерший лет 12–13 тому назад папа. Ведь мне было так одиноко и горько, что мой мозг отчаянно тосковал по тому, чтобы чем-то себя занять, желательно чем-нибудь добрым. И мозг выдал мне желаемое. Папины сказки были добрые.
