Предложила компенсировать испорченную вещь свитером "как раз красным, таким, как разорванная куртка", но отец, рассмеявшись, отказался. А через 2 дня появилась статья. Для меня до сих пор остается загадкой: если отец и немецкая гражданка в уединенной местности были только вдвоем, то кто сообщил о разговоре "компетентным органам"?
И пример из жизни отца прямо противоположный. Когда его уже исключили из Союза писателей, он обратился к писательскому пленуму с письмом, которое через несколько дней прозвучало по западным радиоголосам. Отца тут же вызвали в КГБ и потребовали объяснить, "зачем он передал письмо на Запад". Он удивился, опроверг это, поскольку его экземпляр хранился у него, и сказал: "Раз я не передавал, то передало или писательское руководство, или вы".
Так на примере судьбы моей семьи становится понятным, как Запад и определенные силы в СССР играли в пинг-понг судьбами людей, наиболее талантливых, пассионарных, неравнодушных, загоняя их на тропу диссидентства. Люди вместо того чтобы заниматься творчеством, наукой, начинали писать письма протеста, всякие "хроники текущего времени", Запад широкими мазками рисовал образ "империи зла", пятое управление КГБ показывало свою нужность и изображало бурную деятельность, постепенно готовя фундамент для перестройки.
Олесь Гончар: "Або виключаєте цього антирадянщика з Лiтфонду, або — з Лiтфонду виходжу я"
Первый обыск в нашей квартире произошел 18 апреля 1972 года. Без пяти восемь утра постучали в дверь, и на мой вопрос "Кто там?" ответила дворничка, что собирает деньги на похороны. Вломилось шестеро или семеро человек, когда же я попыталась юркнуть в ванную, меня крепко ухватили, разорвав при этом ночнушку. На мой крик выскочил из своей комнаты отец — ему тут же показали постановление о проведении обыска и предложили "добровольно выдать документы антисоветского и клеветнического содержания".
После 20-часового обыска изъяли работу Ивана Дзюбы "Интернационализм или русификация?", в которой тот призывал партийное руководство вернуться к принципам ленинской национальной политики, давние предложения отца к Хрущеву о создании на Алтае экополисов — образовательных и научных центров нового типа, работу "Альтернативная эволюция" (она была принята в качестве рабочего документа UNEP — Комиссией по экологической безопасности при ООН), а также пишущую машинку.
Затем последовал второй обыск. Он запомнился тем, что кагэбисты грубо смеялись над мамой, которая 17 часов обыска сидела с застывшим лицом неподвижно в кресле. Но она знала, зачем сидела, — под подушкой кресла лежала портативная пишущая машинка, забранная накануне из ремонта. На этой машинке были напечатаны затем его обращения к Брежневу, общественным деятелям, меморандумы Хельсинкской группы. Она и сегодня хранится у меня как память об отце.
