Офицер пригнулся, уперши руки в расставленные колени. Лицо офицера было темно, бородато, глаза горели зло. Он сверлил ими улыбавшегося Кутепова.
— Ты не улыбайся! — неожиданно прикрикнул он. — Ты известный бабник и не побоишься хлопнуть кого надо — это я знаю. А вот почему же ты не говоришь прямо всем этим молодым людям, — офицер махнул черной кистью руки в сторону Игоря, — не говоришь, что тут не один Распутин виноват, а вся клика, а с нею дражайший полковник в первую очередь? Пускай бы ехал в Данию цветы сажать.
— Мархлевский! Прошу тебя… — начал было Кутепов, делая строгое лицо.
Но офицерик перебил его, точно отмахиваясь от мухи и внезапно широко и по-детски улыбнувшись:
— Ладно! Конспирируйте. А только скажу честно — надоело! Надоели разговорчики и всякие дипломатические намеки. Ясно — или мы должны почиститься, или нас вычистят, уж это будьте покойны. И не поштучно, а оптом. Я солдата своего знаю и люблю, и он ко мне — с уважением, но, видит Бог, если не сегодня завтра начнет меня бить, так я слова не скажу — за дело!
— Тебя бы и сейчас побить не мешало, — сдержанно возразил Кутепов. — Хорошо, что здесь все свои и привыкли… Но вот Игорь Никанорович, он, несомненно, удивлен…
Игорь отвел глаза от Мархлевского со странным чувством. Что-то в нем близко было Игорю. Его горячность, прямота, правдивость. Но вместе с тем что-то казалось нелепым, даже неприятным. Этот его намек на государя и особенно признание какой-то своей вины перед солдатами…
«Чем же мы-то виноваты перед ними?» — спросил себя Игорь, чувствуя, что от этого вопроса ему долго теперь не отделаться.
— Нет, отчего же… — начал Игорь.
Он знал, что все на него смотрят испытующе, что настала минута выказать себя в надлежащем свете.
— Я понимаю горячность капитана Мархлевского. Я сам недавно из действующей армии, и у меня также болит. А когда больно, то иной раз крикнешь громче, чем должно…
Кутепов закивал одобрительно, генерал-майор сочувственно хмыкнул.
— Но криками и паникой делу не поможешь, — продолжал Игорь. Лицо его становилось все жестче. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не горячиться, не размахивать руками, не походить на Мархлевского. — В сущности, чего боится капитан? Того, что его будут бить за отсутствие снаряжения или за то, что какой-то прохвост сознательно посылает не те снаряды? Или что Мясоедов шпионил, а Сухомлинов потворствовал этому? В этом мы с вами виноваты, капитан Мархлевский? Или в том, что честно защищали родину, иногда голыми руками? Или в том, что за нашей спиной грязный мужик проделывает свои грязные дела и прохвосты пляшут под его дудку? Нет, капитан Мархлевский. Я решительно отказываюсь причислять себя к этой клике. И меня никто бить не посмеет. Не за что. Бить буду я. Потому что это мой долг перед моей совестью, моим государем и моей родиной.
