– Мы напились.
– Чайник – горячий, на плите. Варенье чё-то и не пробовали…
– Нет, мы поели.
– Да кого там… Ложки запачкали, и только.
– А мы помоем.
– Да вы чё?! Уж не смешите. И не притронулись, поди. Для виду только. Я про это… Ну, отдохните чуть, потом попьёте… Ну дак и вот. В двадцать втором году вернулся тятенька из плена в Сретенск, мы раньше там, я говорила вам уж, жили. Вот только жена бывшая не дождалась его, за другого замуж выскочила. В город уехала. Женился он по второму разу, на нашей уже маме.
– Как её звали?
– Фёкла Митрофановна… Зажили сразу-то неплохо. Коровёнки, лошадёнки. Косилка, сеялка. И две заимки своих было. Урожаи пшеницы добрые вырашшивали. Про рожь уже и не толкую. Для лошадей – овёс. И коноплёй польцо засаживали…
– А коноплю-то?
– Верёвки делали и масло. Вы про такое и не знаете. Вкусней, чем это, из подсолнуха… Тятенька был культурным и грамотным хозяином – не зря в германском плену четыре года промучился – много чё там подсмотрел, многому научился. Большое, милые мои, было у нас хозяйство. Приходилось и людей нанимать, конечно, чтобы сжать и обмолотить вовремя. Не без того. А расплачивались так: половину работникам отдавали, половина себе оставалось. По-честному. Он, тятя наш, кого-то обмануть или обидеть – да ни в жизни. Хоть и суровый с виду был, но сердцем мягкий. Дак, может, чаю?
– Нет, спасибо.
– Воды не жалко… Вот, милые мои, за это – за использование чужого вроде как труда – и поплатились. В тридцатом году нас раскулачили. Скот забрали в колхоз, а всё имушшество – и шубы, и шали, и платья, и посуду – тоже конфисковали. Знакомая наша рассказывала после, что видела мамины полушалки на торгах в Ялани. Ялань тогда была большая, не то что нынче.
– Ну а потом?
– А чё потом?.. Выгнали нас из собственного дома, и поселились мы в собственной бане. Около года и прожили в ней. И родилась я в этой бане, в ней и рождение моё. А вскоросте, вместе с другими раскулаченными, отправили нас сначала в Елисейск, а потом в деревню Ларионовку, что на Кети, Шайтанку, как её в народе называли, Маковского сельсовета Елисейского району. В семье нашей на тот момент было две дочери – Клавдия, двадцать пятого года рождения, и я. Я родилась в двадцать девятом. Брат маленький умер ишшо в Сретенске. А там, в Шайтанке уже, в тридцатом году родилась ишшо одна моя сестра – Аграфена. Дорога в Шайтанку была тяжёлой. Если умрёт ребёнок на возу, заставляли выбрасывать его в снег. Вдоль дороги-то они торчали – как полешки – вёз будто кто дрова да обронил. Мама рассказывала, как у кого-то на соседних санях умер мальчоночка четырёх или пяти годочков, так скрыли смерть его, чтобы похоронить уже на месте. По-христиански – не в снег, а в землю.
