, принимала граблями и раскладывала это сено, как полагается, затем вершила. Закончив работу, собралась Галина Харитоновна спускаться на землю. Предложил ей Коля воспользоваться верёвкой, с помощью которой подвозил на коне к зароду копны и которую он уже одним концом забросил к ней наверх. Так это делалось обычно –
всегда спускались по гужишшу. Мать почему-то отказалась.
Ну, как на притчу. Села она, Галина Харитоновна, на зарод и, свесив ноги, покатилась вниз по его крутому и гладкому боку. Подвернулась,
как на грех, сухая крепкая дудка – ствол от
пучки или
дидилёвки – и глубоко вонзилась ей в
стегно, проткнув чулок и шаровары, – в мякоть ноги выше колена. Дудку Коля тут же выдернул. И кровь не сильно вроде шла из раны. Лист какой-то, с одной стороны зелёный, а с другой – белый и ворсистый, к ней приложили – может быть, мать-и-мачехи, а может, и
медунки. Не помнит Коля. Мать нашла его в
колке, она срывала. Но стала нога с той поры
сохнуть. Теперь –
как сук еловый, одна кось. Вот и ходит она, Галина Харитоновна, только с палочкой, хромает. Сама пока с хозяйством управляется – и с огородом, и с коровой. Коля лишь сено и дрова на зиму заготавливает,
на два дома, да во дворе убирает, навоз из стаек выбрасывает, когда
в добром здравии, а не в загуле. Снег с крыш сбрасывал, только не нынче, нынче в тайге был в это время,
караулил. Нынче мальчишек Луша нанимала.
Те быстро справились. С картошкой тоже Коля помогает – и посадить её, и выкопать.
– Здорово, – говорит Коля.
– За это время натопталось так, как снег растаял, вроде одна тут и шатаюсь, больше-то некому… Здорово, – отвечает мать.
– Я бы поскрёб, ты бы сказала.
– Ну, вот ишшо. В силах пока, не одряхлела. Потом доделаю, – говорит Галина Харитоновна. – В сенях разуешься. В избах намыла. Заходи.
– Да я на улице побуду. Хорошо тут… Чё ты хотела?
– Да, благодать. Нигде ни облачка, тепло… Подольше так бы постояло… Воротца, Кольча, плохо открываются и закрываются.
– Какие?
– В огородчик. Поправил бы. С петлёй там чё-то…
– Ладно.
– Вот чё ишшо, – говорит Галина Харитоновна, освобождая из-под резинки на поясе – когда-то чёрных, а теперь серых от долгой службы и частой стирки – сатиновых шаровар, с резинками же и на щиколотках, подол штапельного в зелёный цветочек платья и вытирая о подол руки. – Помело совсем уж обтрепалось, одни прутья… нечем в печи мне подмести. Не сбегашь в лес, не наломашь?
– Чё, прямо счас?
– А чё тянуть-то? Скоро и Пасха, стряпать буду.
