– Носки ещё. И рукавицы. Это…
Обеспечила.
На ногах у Коли кирзовые сапоги, много повидавшие, но густо, дочерна, и низ, и голенища, смазанные, чтобы не протекали, дёгтем. Валенки, посыпав нафталином их, уже закинул на полати. Свои и Лушины.
Бог даст, до следушшей зимы.
– Ещё дожить бы… Снег-то пойдёт ещё, на то и май, не по колено же навалит. Хотя быват… Морозов точно уж не будет… Понатерпелись.
Тепло. Для здешнего апреля небывалое. За двадцать градусов. Как летом. Дали в дымке – душу зазывают, та уже там, и уговаривать её не надо, на то и марево – блазнит; и взгляд в них, в далях, вязнет – как в зыбучем. На открытых местах, обращённых к солнцу, снега уже нет – съело. Поляны и косогоры вокруг Ялани голые, воспаряют. Снег лежит с южной стороны в тени от ельника, возле него – синеет, небу отзываясь, в ненастье – белый, как сметана, и до июня может продержаться, да по пологим берегам Куртюмки – двумя узкими полосами вдоль неё вытянулся – словно выброшенная волной пена. Что на виду. В лесу – полно его, конечно. Там он, зелёный и зернистый, ещё долго будет таять, водой снабжая, заодно с грунтовой, реки.
«Зато беззлобные», – подумал Коля про овец.
Вчера, как раз на Антипу-половода, двинулась Кемь – и было шуму. Недели на две раньше, чем обычно. А Бобровка и приток её Куртюмка, растревоженные сбегающими в них с обнажённых и оттаявших уже сопок ручьями, и того раньше вскрылись. И на Ислени – от кого-то Луша слышала и Коле сообщила – лёд вчера утром или ночью ещё тронулся. Дожди в Саянах вроде шли обильные – поторопили.
– Какой уж теперь ледоход на Ислени… Одна пародия… С этими гэсами-то… не понять.
«Аномалия, – говорит Фёдор Мерзляков. – Сотни лет в наших краях такого не было. Ещё апрель, а всё везде затоплено».
Откуда он об этом знат?
– Про сотни лет-то…
Набрал Фёдор Каримович всё же бригаду вальщиков – нашлись смельчаки или отчаявшиеся от безденежья – и к середине апреля завёз их на деляну. Уже и пилят. Шишки сыплются. Лес будут летом вывозить, после распутицы. Освобождённый от должности сторожа, Коля три дня назад вернулся из тайги. В бане успел уже помыться. Совсем оброс за эти месяцы – естественно: ногти и волосы растут.
И говорят, что нос и уши – у стариков они большие… А ум вот, тот наоборот…
И Луше, помнит, обещал постричься.
– Не сёдни тока. Так – канешна.
То как свяшшенник. Или – хиппи.
– Придумат тоже.
Верный гремит в ограде цепью и стучит о доску лапой – барабанит:
Марш блохастых.
