, а перед утром приедет
воруйка, загрузит на лесовоз брёвна, и тот увезёт их до рассвета в город,
под прикрытием, конечно, –
если вдруг тормознут менты, так откупиться. Я отказался. Пусть кто другой идёт и валит, только не я. Пусть этим ничего и не исправлю, но участвовать в этом не стану. Так я решил. Думать не хочется, прав или нет. Просто так совесть подсказала, а я с ней спорить не хочу. И бесполезно: она же совесть – не проигрывает.
А потом Васька Усольцев, мой одноклассник, дальний родственник и сослуживец, ты его помнишь, стал зазывать меня вступить к нему в бригаду. Он – бригадир. Угоняли они – в Елисейске, в Милюково, добирались и до Исленьска – иномарки, разбирали их на запчасти, запчасти продавали. Немало в месяц выходило. Купил Васька себе крутой японский внедорожник и квартирку.
Не согласился я. И заниматься этим отговаривал его – не дело.
Васька сидит уже. Накрыли их бригаду.
Потом встретил Истомина дядю Олега, который живёт в Ленинграде, а на лето приезжает к матери в Ялань, к Елене Дмитриевне, старушке. Встретились на Кеми с ним. Он пообещал, что поговорит со своим приятелем и одноклассником Шавским Олегом Порфирьевичем, у которого сын работает начальником пожарной охраны. Я после армии – меня принять, мол, могут.
Вот, взводный, я работаю теперь в пожарке.
И боль ушла из-под затылка. Или совсем покинула меня, или нашла во мне бесчувственное место. Под сердцем, может.
Быть стало легче.
Я стараюсь.
Весенний день в апреле (мать)
Тук-тук – копытца по настилу. Отстучали. Словно картечь просыпал кто-то на пол – прокатилась. И после глухо – как по мху или матрасу ватному, почти не слышно – по перегною – копился тот здесь много лет.
Это он, Коля, выгнал на пригон овец. Воротца только приоткрыл им – сами вышли. Их сквозняком как будто вытянуло. На белый свет из полумрака.
Стоят овцы, скучившись. Пока не разбредаются. Насиделись за зиму в неволе, натерпелись – осваиваются; что-то припоминают, может, мало ли, чуть не полгода взаперти – могло забыться.
– Бяши.
Парнокопытные… ну, ясно.
Тут, на пригоне, им хоть и не безграничная, не полная, конечно, но свобода, после двора, где они проводили большую часть зимнего времени, и тесной стайки, куда в морозы сильные их Луша запускала, чтобы они не околели, – обвыкают. Там они стены видели да перекрытие, а здесь – обзор: ельник, поляны, небо, огород.
– Пространство. – Коля огляделся.
И солнце – главное. Во двор, глухой, оно не проникало, разве что в щели тонкими лучами, в которых изморозь играла да проявлялся пар от выдохов овечьих; в стайке – тем более, та – без щелей.
