Сели Коля и Электрик за стол, чем только не заставленный – грязной посудой, в основном.
Телевизор в очередной раз включился. Депутат какой-то говорит осудительно про оппозицию.
– Сам дурак! Заткнулся бы! – в сторону телевизора кричит Рая.
Заткнулся депутат – экран погас у телевизора.
Гриша от печки говорит:
– Нас бох – Есь. Так мы его называем: Есь. Небо – его ко́за. Сыбко строгий. Но на землю не спускатса. А богиня наса Хоседэ – та мозет съесь и твою дусу.
– Козу! – хохочет Рая. – Козу на розу намотаю!
– Видел я следы, – говорит Гриша, – круглые, как сковородки.
– Чьи следы-то?! – спрашивает Рая.
– Не Бога, конесно, Его не увидис, – говорит Гриша. – Хоседэ.
– А сколько пил до этого, не помнишь?!
– В тайгу хозу когда, не пью. Ни капли. А разговор медвезый понимаю.
– Он понимает! – кричит Рая.
– Сесно слово. Кобей мой, Глыза, – как ни в чём не бывало продолжает Гриша, – насол одназды белогу. Подступаю я к белоге, слусаю. Миса, говорит, медведиса, скока нам есо лезать тут в тесную обнимку? Долго, Маса, говорит ей медведь. Осень долго. Если нас не убьёт Мунгалов Гриска.
Рая хохочет:
– А она, Маса, время у него, у своего Мисы, не спрашивала?! Сколько часов-то…
– Нет, не спрасывала, – говорит Гриша.
– А они твою речь понимают?!
– Понимают!
– Да уж. Тебя и мне-то понять трудно! – кричит Рая. – А я была, к твоему сведению, учительницей русского языка в старших классах, в Витебске!
– Ты чё орёшь-то?.. Мы тут не глухие, – говорит Электрик.
– Да насмешил он, этот Гриша. Хоть бы что умное трепал. Миса и Маса.
– В шахматы сыграем? – предлагает Коле Электрик. – Или потом?
– Какие шахматы вам? Выпить надо!.. Карпов и Каспаров!
Опять телевизор включился. Новости передают вечерние.
Разговор начался про политику.
Электрик за советскую власть и коммунистов. Рая за демократию.
– А ты за кого?! – спрашивает Рая у Коли.
Молчит Коля, думает, похоже, за кого он?
– Отстань от человека, – говорит ей Электрик.
– Он за царя-батюшку, наверное, – говорит Рая. – И за попов. Он у нас в Бога верует. И в чёрта.
– Тебе-то что?
– Да мне до лампочки!
– А привязалась чё тогда?
– Поговорить уже нельзя?
– Ты говорила бы, то лаешь, – говорит Электрик.
– Пусть он, – кричит Рая, – хоть в божью коровку, хоть в кузнечика верит! У нас свобода, демократия!
– Ну, задолбала этой демократией. Засунь её себе куда-нибудь.
– Как грубо!
Флакону всё равно, какая власть: все кругом жулики и воры, по всем тюрьма давно тоскует, мол. Он больше молчит. И когда трезвый, и когда выпьет. Небольшого роста. «Как Наполеон, – говорит про него Рая. – Только тощий». Худой действительно. Сутулый. Нос вмятый – переносицы нет, одна пипка. Губы отсутствуют – только разрез. «Сжевал их от злости на свою судьбу, – говорит Рая. – И проглотил, чтобы на водку не облизываться». Зубы у Флакона гнилые, прокуренные. Усы и бороду не бреет, а подстригает ножницами, – пучками, как у некоторых на бородавках, торчат на лице волосы. Глаза маленькие, узкие, какого цвета, и не разглядишь. Скулы татарские. Отсидел Флакон в общей сложности пятнадцать лет. За воровство
