Эта критика культуры, не обольщающаяся надеждой на то, что у критикуемого предмета есть альтернатива, оказалась кризисом, из которого трудно найти выход. Его принялось искать, я бы сказал, постсорокинское поколение 90-х. Три пути кажутся мне характерными для наших дней.
Один из них — коммерциализация и эстетизация того, что в предшествующем десяти-пятнадцатилетии мыслилось как непродажное и антиэстетическое. Я говорю прежде всего о Пелевине. Он грамотный писатель, который превращает изобретения Саши Соколова и Сорокина в сугубо технический прием, приурочиваемый к злобе дня. Допустим, в "Чапаеве и Пустоте" Пелевин заимствует из "Школы для дураков" дивно удавшееся там превращение русских в вежливых японцев и приспосабливает свое заимствование к новой московской предпринимательской реальности. Или: в "Жизни насекомых" Пелевин перерабатывает монотонию первой части сорокинской "Нормы", где описывается поглощение всеми представителями совобщества брикетов из фекалий, во вполне приемлемую для постсоветского читателя, еще не забывшего басни дедушки Крылова, монотонию аллегорий, выдающих коктебельских курортников за мелкую живность.
Второй способ, посредством которого преодолевается кризис, — попытка превзойти (аеmulаtiо) то, что было добыто прежде. Поскольку, однако, в недалеком прошлом был достигнут максимум разочарования в культуре и писательского отчаяния, постольку эта попытка сводится к дешевой вульгаризации скатологии. Аеmulаtiо оборачивается в этом случае проигрышем в соревновании с предшественником. Скатология была нужна Сорокину, чтобы скомпрометировать текст как таковой, чтобы сломать его, чтобы вызвать у читателя отвращение во время акта чтения. Скатология у Яркевича — грязь-в-себе и никаких сверхзадач не решает. Во всяком случае я их у Яркевича не обнаружил, как ни старался. Он думает, что если говно — только говно, то это сильнее, чем "Норма". Но тавтологии — тупик, заходя в который мы не способны испытать ничего иного, кроме бессилия.
В-третьих, кризис разрешается и за счет того, что вместо текстов, апокалиптически замыкающих культуру, создаются бесконечные, как бы незавершаемые, обрастающие автокомментариями и автокомментариями к автокомментариям тексты сотериологического (излечивающие культуру от депрессии) характера. Речь идет, в первую очередь, конечно, о "Мифогенной любви каст" Паши Пепперштейна, в написание которой внес солидный вклад Сережа Ануфриев. Но не только об этом романе. Галковский в "Бесконечном тупике" двинулся к той же самой цели, правда, без того шутливого всерьез артистизма, который отличает Пепперштейна и который придает безнадежным усилиям исцелить на ладан дышащую культуру ту адекватность, что свойственна любому самоопровержению. Пепперштейн идет по следам Сорокина, но он повторяет его, так сказать, контра- позитивно: он сообщает критике культуры обратный ход, который — в своей недоводимости до желаемого результата — подтверждает ех nеgаtivо,(Исходя из отрицания (лат.).) что было сделано раньше — вторым поколением "концептуалистов".
