Перевоспитание отколовшихся от общества лиц, которое Фуко, не вполне преодолевший век Просвещения, оценивал как прогресс и которое практиковали на Эдике чекистские педагоги, означает, что закон делает уступку нравственности, которую он умеет только извратить. Этика бытийна, потому что у нее нет эквивалентной замены, как и у сущего. У государства, в противовес нравственности и бытию, есть множество равносильных форм. Но подлинно другого государства не бывает. Есть только другое, чем его перверсный закон, — благодать, снисходящая на немногих, на Эдика в том числе. Преступление семантично, как бы ни старался выковырять из него содержание Сорокин, формалист в социологии. Преступник воспроизводит социального человека, приносящего самость в жертву разыгрываемой им роли — общественно значимой. Нарушитель закона выискивает себе жертву и воплощает тем самым социальность. Свой своего познаше — это и есть уголовное право. Если в его сеть попадается человек высокой этической пробы, оно самотождественно. Его репрезентанты могут тогда самодовольно ухмыльнуться.
Когда Эдику исполнилось тридцать девять лет, у него обнаружили раковую опухоль в мозгу. Живым я видел его в последний раз в больнице, растянувшейся между Литейным и Надеждинской. Он приветливо улыбался Саше и мне. Даже черепная операция и приближение смерти не изменили его лица. Умер Эдик очень необычно, как и полагается исключению из правил. Его отец, театральный художник из Кишинева, добился от чиновников Брежнева, когда-то властвовавших в этом городе, разрешения на то, что его сын будет отпущен в Швецию, где готовился самолетный рейс на Филиппины для тех, кого якобы могли излечить от не поддающихся западной медицине болезней тамошние кудесники-шаманы. Чудодеи с гор оказались не в силах спасти Эдика. Пять старообрядческих семей, невесть как занесенных на Филиппины, кормили щами по очереди Эдика и его жену, полетевшую вместе с ним. Он скончался в Стокгольме по пути на родину. Раскрыв зацинкованный гроб, его отпевали в часовне на Охтинском кладбище. Воскресить его в моем тексте я не могу даже в самой малой степени. Есть такие люди, о которых, как бы красно мы ни изъяснялись, некролог ничего нe скажет.
Скромный платочек, или об импровизации
Мне решительно не даются импровизации. Детство, пришедшееся на годы сталинских пятилеток, запечатлелось во мне любовью к плану. Составив проект моей интеллектуальной жизни в весьма раннем возрасте и строго следуя ему, я тем не менее всегда интересовался людьми, обладающими импровизационным даром, и им самим. Из зависти к ним и возник этот текст.
