Помощники уходят, каждый получил чаевые, они машут большими носовыми платками, кричат: «Книгам — слава!», а соседям и всем, кто толпится вокруг из любопытства, сообщают: «Мы всю работу сделали». Теперь прямо на меня свалились «Неторные тропы»[61] и «Ессе Homo», и я, оглушенная и окровавленная, сижу среди книг; так должно было случиться, потому что каждый вечер, перед тем как идти спать, я их нежно гладила, а самые прекрасные книги мне подарил Малина, и этого отец мне никогда не простит. Теперь же все они нечитабельны, так должно было случиться, никакого порядка больше нет, я больше никогда не вспомню, где стоял Кюрнбергер[62], а где Лафкадио Херн[63]. Я ложусь между книгами, глажу их опять, одну за другой, вначале у меня было их всего три, потом стало пятнадцать, потом — свыше сотни, и я бегала в пижаме к своему первому стеллажу. Спокойной ночи, господа, спокойной ночи, господин Вольтер, спокойной ночи, Князь, желаю вам спокойного сна, неизвестные поэты, приятных снов, господин Пиранделло, мое почтение вам, господин Пруст. Chaiere[64], Фукидид! Сегодня эти господа впервые желают мне спокойной ночи, я стараюсь их не задевать, чтобы не испачкать кровью. Спокойной ночи, говорит мне Йозеф К.[65]
Мой отец хочет бросить мать, он возвращается из Америки в крытом фургоне и сидит, как кучер на козлах, щелкая хлыстом, рядом с ним — маленькая Мелани, с которой мы вместе ходили в школу, она подросла. Моя мать не хотела, чтобы мы подружились, но Мелани не перестает прижиматься ко мне своей большой колышущейся грудью, которая нравится моему отцу, а меня отпугивает. Мелани ломается, смеется, у нее каштановые косы, а потом опять длинные белокурые волосы, она подлизывается ко мне, чтобы я ей что-нибудь отдала, а мать забивается все дальше в глубь фургона и молчит. Я позволяю Мелани меня обцеловывать, но подставляю ей все время только одну щеку, я помогаю матери выйти, и у меня уже есть подозрение — ведь мы все приглашены, все одеты в новые платья, даже отец надел другой костюм и побрился после долгого путешествия, — и мы вступаем в бальный зал из «Войны и мира».
Малина: Вставай, двигайся, походи со мной взад-вперед, дыши глубоко-глубоко.
Я: Я не могу, прости, пожалуйста, и если так будет продолжаться, я не смогу больше спать.
Малина: Почему ты все еще так думаешь — «Война и мир»?
Я: Но это же так называется, потому что одно следует за другим, разве нет?
Малина: Ты не должна всему верить, подумай лучше сама.
