— «Знаешь, Антуанетта, я поражаюсь, как ты нынче все добываешь! Да, без Антуанетты, — но ей хорошенько достается! Нет, мы заказали себе совсем простой сервиз из Италии, из Вьетри, это там на юге, да ты же знаешь, не доезжая Салерно!» И мне вспоминается чудесное большое блюдо из Вьетри, серо-зеленое, с растительным орнаментом, оно сгорело, исчезло, это было первое мое блюдо для фруктов, почему сегодня возникает не только водка с апельсиновым соком, но и керамика из Вьетри? «Vous tes sûre qu'il ne s'agit pas de Fayence?»
[47] «Господи! — восклицает Антуанетта, — дядя Гонтран совсем сбил меня с толку, помогите мне, пожалуйста, мне только сейчас пришло в голову, что слово «фаянс», возможно, происходит от слова «Фаэнца», — или это просто одно и то же, надо же, век учись». — «Бассано дель Граппа? II faut у aller une fois, vous prenez la route, c'était donc, tu te rappelles, Marie?» — «Non»
[48], — холодно говорит эта Мари, и старик Бомон неуверенно смотрит на дочь, потом на меня, однако Антуанетта из-за этой холодной Мари переводит разговор опять на Зальцбург и, ковыряясь в фальшивом зайце, шепчет мне: «Нет, фальшивый заяц сегодня не тот, что всегда». А потом, громко, другим: «Кстати, о «Волшебной флейте» — вы все ее смотрели? И что вы теперь скажете? Анни, передайте Йозефине, сегодня она меня ужасно расстроила, она знает чем, можете ей не объяснять. Ну а что вы прежде всего скажете о Караяне? Для меня этот человек всегда был загадкой!»
Атти изливает масло на вскипевшие было волны между пересушенным фальшивым зайцем, «Реквиемом» Верди, которым Караян дирижировал без соизволения Антуанетты, и «Волшебной флейтой» в постановке известного немецкого режиссера, чью фамилию Антуанетта прекрасно знает, но два раза путает и произносит неверно, точь-в-точь как Лина, которая так часто путает фамилии и прозвища: Цошке и Бошке. Но вот Антуанетта опять принялась за Караяна, и Атти говорит: «Пожалуйста, обратите внимание, что для Антуанетты каждый мужчина — полная загадка, это делает ее чуть-чуть не от мира сего, а потому особенно притягательной для мужчин». Антуанетта смеется своим неподражаемым фамильным, альтенвильским смехом. И если Фанни Гольдман все еще остается красивейшей женщиной Вены и необычайно завлекательно произносит «вы», то Антуанетте, верно, достался бы приз за прекраснейший смех. «Ах, в этом весь Атти! Дорогой мой, ты даже сам не знаешь, как ты прав, но что хуже всего, — кокетливо говорит она, обращаясь теперь к своей тарелке с фруктовым муссом и зачерпнув полную десертную ложку, которую она не донесла до рта, а держит над столом в изящно изогнутой руке, — (ах, Йозефина просто неоценима, мусс должен быть в точности таким, только я воздержусь ей это говорить), — но что хуже всего, Атти, ты для меня все еще самая большая загадка, пожалуйста, не возражай!» Она трогательно краснеет, ибо она все еще краснеет, когда ей приходит в голову что-нибудь такое, чего она до сих пор не говорила. «Je vous adore, mon chéri
