Малина зажигает свет, Малина приносит воду, приступ страха у меня проходит, а растерянность усиливается, — неужели я что-то сказала Малине, неужели назвала имя Ивана? Произнесла слово «подсвечник»? «Знаешь, — говорю я, уже не такая взволнованная, — не принимай это чересчур всерьез, Иван жив, и он жил когда-то раньше, странно, верно? Прежде всего, ничего не усложняй, сегодня только я все усложняю и потому так устала, но свет пусть горит. Иван еще жив, он мне позвонит. Если он позвонит, скажи ему…» Малина опять ходит со мной взад-вперед, потому что спокойно лежать я не могу, он не знает, что должен сказать Ивану, я слышу, как звонит телефон.
«Скажи ему, скажи ему, пожалуйста, скажи ему! Ничего ему не говори. Лучше всего: меня нет дома».
Мой отец должен омыть нам ноги, как раз в году омывали своим беднякам наши апостолические величества[72]. Мы с Иваном уже принимаем ножную ванну, вода вскипает грязной черной пеной — давненько мы не мыли ноги. Лучше мы помоем их сами, ведь отец больше не соблюдает этот торжественный обряд. Я рада, что ноги у нас теперь чистые и запах у них свежий, я вытираю ноги Ивану, потом себе, мы сидим у меня на кровати и радостно смотрим друг на друга. Но вот кто-то идет — поздно, дверь распахивается, это мой отец. Я указываю на Ивана и говорю: «Вот он!» Не знаю, ждать ли мне за это смертной казни или меня только отправят в лагерь. Отец видит грязную воду, из которой я извлекла свои белые, приятно пахнущие ноги, и я с гордостью обращаю его внимание также на чистые ноги Ивана. Отец не должен заметить, вопреки всему, хотя он опять не исполнил своего долга, что я радуюсь, смыв с себя все после длинной дороги. Дорога от него к Ивану была слишком длинной, и ноги у меня покрылись грязью. Рядом слышится по-радио: та-тим, та-там. Отец орет: «Выключить радио!» — «Это не радио, ты прекрасно знаешь, — решительно говорю я, — у меня ведь никогда не было радиоприемника». Отец орет опять: «Ноги у тебя заросли грязью, и я только что сообщил об этом во всеуслышанье. Так что знай. Заросли, заросли грязью!» Я отвечаю с улыбкой: «Ноги у меня помыты, надеюсь, что у всех ноги такие же чистые».
«Что это еще за музыка, прекратить музыку!» Отец бушует, как никогда. «И сию же минуту ответь: какого числа Колумб открыл Америку? Сколько существует основных цветов? Сколько оттенков цвета?» — «Три основных цвета. Оствальд насчитывает около пятисот оттенков». Ответы я даю быстро и правильно, но очень тихо, не моя вина, что отец их не слышит. Он уже опять кричит, и каждый раз, когда он повышает голос, от стены отваливается кусок штукатурки или выскакивает брусок паркета. Как может он спрашивать, если не желает даже слышать ответ.
