В шесть тридцать профессор, чисто выбритый, румяный после умывания, с приглаженными мокрой щеткой непокорными белоснежными вихрами, входил в столовую, и в тот же самый момент распахивалась дверь со стороны кухни и появлялась сестра, неся горячий кофе и гренки с пылу с жару.
Оба садились завтракать. Помимо кофе и гренков, стол был сплошь уставлен закусками: профессор Андриан считал, что важнее всего как следует подкрепиться с утра.
Ровно в семь он выходил из подъезда дома. В хорошую погоду, летом, начищенные профессорские башмаки сверкали, костюм лоснился от долгой носки, а в особенности от частых соприкосновений со щеткой и утюгом. В ненастье, как этим февральским утром, тускло блестели его галоши и шелковый зонт, если вообще можно говорить о каком-либо блеске в предутренний сумрак. Пятнадцать минут бодрой ходьбы — и профессор Андриан оказывался у подъезда института. Он поднимался в профессорскую, и у него оставалось в запасе пять минут, которые он, как правило, посвящал чтению какой-либо из студенческих работ. При этом он, не отрывая глаз от тетради, давал ассистенту краткие указания по подготовке к внеочередному эксперименту.
В восемь ноль-ноль профессор Андриан переступал порог аудитории. Обводил присутствующих строгим взглядом, что, по его мнению, было совершенно необходимой мерой в отношении первокурсников. Когда шорох и перешептывания стихали, он приступал к лекции о законах движения, вращения и притяжения небесных и земных тел, а также о законах, нарушающих правила этих движений, об аномалиях, побуждающих пытливые умы к дальнейшим исследованиям. Следовать ходу мыслей профессора Андриана было нелегко; он и сам знал за собою этот грех, однако придерживался убеждения, что для студента лучше с первого же года избрать другое поприще, нежели через пять лет учебы накануне последнего экзамена осознать, что физик из него никудышный.
В восемь сорок пять он возвращался в профессорскую, куда его сопровождала стайка студентов, знавших, что сразу после лекции профессор Андриан бывает общительным и дружелюбным и охотно дает любые пояснения.
С девяти часов ровно и до без четверти десять, а затем с десяти ноль-ноль до десяти сорока пяти он читал лекции третьекурсникам и четверокурсникам. Тут он уже не выказывал строгости, чувствуя себя в кругу коллег среди этих молодых людей, из числа которых он подыскивал преемника. В этой аудитории каждая новая тема препровождалась доверительным: «У нас, физиков, принято считать…» Эти лекции оказывали на старого профессора прямо-таки бодрящее воздействие.
