Где-то позади остался центр, причудливая смесь ампира, готики и барокко; дорога постепенно покрывалась выбоинами, город уменьшался, съеживался, становился откровенно серым, теряя свое неповторимое лицо. Вдоль брусчатки стелились здания, так и не вписанные в Красную книгу мирового зодчества, некоторые из них неуверенно опирались покосившимися стенами на громадные бревна. Антураж, да еще какой! Иначе где бы наши киностудии снимали фильмы о парижских трущобах и нью-йоркских задворках…
Старенький флигелек на Привозной выделяется свежей побелкой голубого цвета. Штурмую изъеденную ржавчиной лестницу с фирменным знаком «Котов и К>o» и останавливаюсь перед дверью, к которой прикреплены две медные цифры — единичка и семерка. Сзади с медленным зловещим скрипом открывается дверь и, словно чувствую пристальный взгляд, буравящий спину чуть ли не насквозь. Реальность жизни, воплощенная во многих детективах, так что по идее, будь я столь мнительным, как мой пациент Яровский, нужно бы рвануть кольт из-за пояса и, развернувшись в нападении, открыть беглый пулеметный огонь в сторону подозрительно открывшейся двери. Однако перспектива запачкать брюки не улыбается, да и кольтом не располагаю, а посему просто поворачиваюсь и в очередной раз даю возможность изучить себя Гришиной соседке мадам Куперман.
Со зрением у нее дела неважные, не то, что со слухом. Тем не менее мадам понимает, что лучше один раз подсмотреть, чем семь раз подслушать. Старуха явно принадлежит к категории людей, для которых даже оконные рамы следовало бы изготавливать в виде замочных скважин.
— Молодой человек, до кого вы имеете зайти? — сузив глаза до предела, начинает свой традиционный допрос мадам Куперман тоном, не терпящим возражений.
— Я имею небольшое дело до товарища Мельникова, — тут же даю чистосердечное показание, рассчитывая на снисхождение.
— А откуда вы? — не унимается следопыт с дореволюционным стажем.
— Из похоронного бюро.
Такой ответ мадам почему-то не нравится, и она, бормоча что-то нечленораздельное, прикрывает дверь. Полностью удовлетворенный содержательной беседой, стучу в обитую коричневым дерматином дверь.
Гриша открыл не сразу, тщательно вытер тряпкой руки, поздоровался и пригласил в фотолабораторию, которая когда-то была одной из комнат его квартиры.
Мельников слушал внимательно, не прерывая творческого процесса. Отпечатки мальчика, писающего на фоне Эйфелевой башни, летели в проявитель, тщательно вымывались в воде и продолжали свое путешествие к закрепителю.
