— Том самом, о котором ты трепался мне.
Тусклые лампы отбрасывали неровные тени на булыжную мостовую, невесть откуда взявшийся ночной ветерок запутался в высоких кронах деревьев, дышалось как-то совсем легко, только вот разболелась голова, как будто вместо Витьки лупили меня самого. Боль нарастала с каждой минутой и, войдя в дом, я прежде всего проглотил фенкарол с пенталгином и, не раздеваясь, вытянулся на диване, чтобы переждать, перетерпеть, пересилить эту боль, надежно угнездившуюся где-то в левом виске.
…Голова раскалывалась с такой силой, что левый глаз полузакрылся, словно защищаясь от невидимого гвоздя, монотонно вбиваемого в висок. Счет был равным, только никак не заканчивались проклятые пять минут, отпущенные на поединок строгими правилами, пять минут — мгновение скоротечной жизни, растянутые в нескончаемые века, нависшие на кончиках рапир, пять минут, ради которых мы проводили многие часы на тренировках в душной атмосфере спортзала, надежно пропитанного тяжелым запахом пота, этого признака здоровья и воли парней, побеждавших самого серьезного противника еще до выхода на дорожку.
Соперник выглядел не лучше и ему, наверняка, тоже хотелось бросить все это, лечь на голую ласковую скамью в раздевалке, вытянуть дрожащие от напряжения ноги, дать роздых натруженным за предыдущие двенадцать боев мышцам, рвануть ворот электрокуртки, добраться до кровоточащей ссадины, нанесенной моей рапирой, когда она чудом минула защитную ткань и вскользь бороздкой прошла по шее, оставляя алый след с микроскопическими лоскутами кожи по краям. Но все это осталось где-то в уже прожитом отрезке жизни, потому что судья громко скомандовал: «Готовы? Начали!»…
Первое ощущение было таким, что я и не ложился спать. Только вот исчезла куда-то боль, и чтобы окончательно ожить, выпиваю двойную дозу кофе вприкуску с сигаретой, параллельно размышляя над сложившейся ситуацией.
Если верить Мужику Дерьмо, полотно ему на комиссию передала некая Таня, которая известна в кругах, приближенных ко двору интуристовской гостиницы «Волна», под звучным прозвищем Крыска. Несмотря на то, что Крыска занималась одной из древнейших профессий в мире, запись о ней в трудовую книжку не вносится, потому что, как известно, у нас проституции все-таки не существует. Кроме того, светлый лик Тани не украшал страницы имеющихся в отделениях милиции толстых альбомов, на титульных листах которых крупно выписывался один и тот же заголовок «Альбом женщин легкого поведения». Итак, личность очень осторожной Крыски в них зафиксирована не была, однако от этого ее поведение тяжелым назвать было нельзя. Правда, она поддерживала какие-то связи с девушками, обслуживающими преимущественно заграничных гостей города, но сама ни в какие отношения с иностранцами не вступала, потому что единственное, к чему могли бы прицепиться правоохранительные органы, — это валюта со всеми вытекающими отсюда сроками. Поэтому Крыска развлекала преимущественно отечественных бизнесменов, справедливо считая, что хотя покупательная способность доллара выше, чем у рубля, главное все же не деньги, а соображения собственной безопасности. С Витькой Татьяна познакомилась несколько лет назад, когда она только вступала на путь приобщения к своей основной профессии. И хотя сейчас Крыска подобралась к элите девиц, ценящих себя так дорого и превратившихся в дешевое развлечение для иностранцев, с Мужиком Дерьмо отношений не прерывала. Скорее всего из-за давних впечатлений, когда он казался ей очень респектабельным человеком, умеющим делать деньги на произведениях искусства. Этому во многом способствовало и то обстоятельство, что Татьяна разбиралась в живописи примерно так же хорошо, как и Витька. Именно ему она передала портрет на комиссию, но буквально на следующий день забрала полотно, предупредив, чтобы Мужик помалкивал об этом знаменательном событии в своей жизни, что благотворно скажется на ее продолжительности.
