Он, единственный в городе реставратор, стал зарабатывать довольно неплохо, по-прежнему собирал, но коллекционирование уже становилось на промышленную основу, требовало громадных сумм, и Горбунов понял, что в одиночку многого не добьешься. А там, где начинают сходиться интересы разных людей, обязательно могут возникнуть разногласия в финансовых вопросах. И Веня, вспомнив уроки нелегкого детства, стал обзаводиться своей командой…
Вениамин кивнул гордо посаженной головой, поправил на безымянном пальце перстень с черным камнем и протянул сильную жилистую руку по направлению к свободному креслу. Другие уже были заняты. В одном из них сидела Марина, двадцатилетняя студентка иняза, с которой Горбунов сошелся год назад. Рядом с Мариной ерзал с бокалом токайского в руке полупьяный артист театра оперы и балета Эдуард Брониславский. Чуть поодаль у стены, ближе к столу, у оплывающей свечи, торчащей в бутылке из-под шампанского, расположился бородач Дюк, сверкая огромным распятием поверх кружев белоснежной рубахи с малиновым винным пятном на манжете.
— Очень хорошо, что ты пришел, — обратился в мою сторону Горбунов, — рассуди нас, если, конечно, Дюк не против.
Дюк мотнул бородой влево и рявкнул:
— Он рассудит! В твою пользу…
— Значит так, — не обратил внимания на демарш Дюка Горбунов, — он предлагает «Начало мироздания» Николая Константиновича, который Рерих. Я даю четыре штуки плюс «Детей в поле» Творожникова. Нормально?
— Предложение интересное. Но к чему Дюку Творожников? Он ведь больше по Бурлюкам. Ты ведь сам говорил, что пейзаж Давыда Давыдовича тебя не греет.
— Ну так что, Веня, — оживился Дюк, благосклонно посмотрев на меня, — устами младенца глаголит…
Глаголить мне было очень легко, потому что я знал, что именно может заинтересовать Дюка из обменного фонда Горбунова.
— Но тогда доплата будет меньшей, — процедил Вениамин, явно недовольный тем, что «Дети» будут и дальше резвиться в этой мастерской.
— Нужно подумать, — устало покачал головой Дюк и, подойдя к Эдуарду, бодро скомандовал, — наливай!
Пока артист священнодействовал, я прошел в угол комнаты и толкнул вперед вешалку. Собственно, не вешалка была это, а просто двери, надежно прикрытые старой, никому не нужной одеждой. Горбунову ничего не оставалось, как пойти следом за мной. Вениамин щелкнул выключателем, и заиграла, заискрилась буйством красок стена, на которой расположились иконы, всего лишь часть его коллекции — около ста незаурядных произведений русской и украинской школ. Обойдя скульптуру Фальконе, я присел на небольшой инкрустированный столик.
