А тут вдруг — забеременела.
Равнодушно улыбчивая тетка из гинекологии написала в карточке пугающее — старородящая первородка.
Она боялась этих рычащих слов. Всего боялась — снов, сглаза, тошноты, болей в спине, наливающихся грудей, прохожих, машин, несвежих продуктов и рыночного молока.
— Не того боялась, — сказала она мне через год.
Она пришла к нам в контору одна, без мужа и без отца.
Она выглядела дорого. Прическа, цвет волос, шуба, перчатки из тонкой кожи, ухоженные руки в кольцах. Все было к месту, все стоило хороших денег, все на уровне.
И говорила она тоном человека, который привык, что его слушают и слушаются — ровная тихая речь, выверенные слова, выдержанные паузы.
Мы быстро определились, как зальем бетонный постамент, и каким гранитом его облицуем.
Гранитные перила по периметру, с точеными балясинами на каменном резном бордюре.
Стела с двумя колоннами по бокам, и сверху гнутая гранитная арка.
Вазы, шарики, цветник.
Подошли к портрету.
Она показала те фото, что у неё были, и я сразу понял, что с портретом у нас проблема.
Все снимки оказались из телефона, смазанные, но главное — ракурс, все снято снизу вверх, виден мягкий подбородок, и аккуратные дырочки пуговичного носика, пухлые щечки закрывают глаза, и еще удивленно вздернутые бровки, дальше чепчик, край мехового конверта, рюши.
— Катенька здесь лежит, — говорит она своим ровным голосом. — Мы мало фотографировали. Боялись сглазить. Не того боялись.
Это был мой первый по настоящему дорогой проект.
Много гранита, много работы и постоянный страх сделать что-то не так, страх все испортить, страх не справиться.
Я тогда не знал о ней всех тех подробностей, что написал выше.
Она была просто заказчик, тогда еще один из немногих, со своим горем, со своей бедой.
Подробности её жизни я узнал позже, через год, когда на захоронении поднимали наши рабочие надгробную плиту, а художник на памятнике дописывал новые инициалы — мальчика, прожившего меньше полугода, и в этот раз не было фотографии, и на стеле вместо неё рисовал художник ангела, пузатого и печального, усевшегося на край облака.
Я не знаю, отчего умер второй ребенок.
А первый ребенок, мне сказал её отец, мятый старик с синими прожилками по впалым щекам, первый ребенок умер от простуды.
Атос, Портос и Компромисс
В 2014-м году украинский народ запряг щуку, рака и лебедя в свою телегу-государство совсем не потому, что туп и безобразно не дальновиден. Просто в рассевшемся по телеге зоопарке ни одной лошади не оказалось. Были комарики на воздушном шарике, зайчики в трамвайчике и жаба на метле. А лошадей не было. Те жеребята, которые скакали вокруг, они не в счет, они еще проявят себя, лет через десять-пятнадцать, уже проявляют, но тогда, в 2014, у них не было ни сил, ни опыта, и тонкие их шеи болтались в государственном хомуте, как в проруби блесна.
