Что-то заставило повернуть голову. Лужица между рельсами. Искры слетают с пантографа. Уплывает задняя площадка.
Вдруг показалось, будто мой желудок уехал вместе с трамваем. Корявый ствол ясеня отражением царапал заднее окно вагона. Внутри же – полковник Рудин, лицо которого за тонированным стеклом казалось высеченным из камня, – внимательно смотрел на меня. Полковник в трамвае, разве это не смешно, Фимочка, это же весело, чего же ты испугался?
ПРОБИРАЛА дрожь. Я почти шатался. Наш дом уже близко. Как странно, как невозможно… Эти военные части создавались когда-то красой нации, опорой порядка; и что случится с тем парнем, с тем пшеничным, белокуреньким? Любой мог оказаться на его месте. Например, ты сам, Трофим – Фимочка – Белоризцев. А тот полковник, который… – как его звали? – забыл, специально забыл, замазал, как всё неприятное. Если белокуренький хотя бы страшился, то полковник излучал одно презрение ко всему. Равнодушие. Безразличие, с каким карательный аппарат приговаривает людей к смерти. Зачем ты называешь пшеничноволосого белокуреньким, Фимочка? Чтобы уменьшить его значимость, значение? Мелкий ненужный, неважный человек, если убьют такого, – это станет не такой гибельной потерей, как твоя смерть, Фимочка? А смог бы ты сбить с ног, повергнуть полковника? Ну вот, ты уже заранее смирился, Фимочка, сник, признал себя побеждённым. Случалось ли тебе вообще драться? Я говорю не о дружеской потасовке, а о схватке за женщину, то есть за жизнь. Помнишь ли ты, Фимочка, тот взрыв чувств, когда рассудок бездействует и движениями управляют древние инстинкты, когда суживается поле зрения и время спрессовывается в лепёшку? Как шоферá накануне поездки прогревают мотор автомобиля, так и большинство людей взвинчивают себя для успешного боя: гнев добавляет силы. Представь, что в руке у тебя нож и нужно ударить в сердце врага, – почему-то я был уверен, что полковник мог нанести смертельный укол с отрешённым спокойствием, находясь под властью ледяного разума, а не инстинктов. Да, кроме того, показалось довольно странным: для своего звания полковник неприлично молод. Не более тридцати пяти.
Над 1-м Сыромятническим переулком было много неба. Женщины копошились в кучах обломков.
Дом упал, дом осел, стали мусором стены; только винтовая лестница, уцелевшая, устремлялась вверх, мутно царапая белизну воздуха. Словно более высокой казалась эта спираль, чем интуитивно, исходя из размеров фундамента, можно бы ожидать было. Словно рухнула броня, которая сдерживала её рост; неприятна была ажурная хрупкость, напоминающая болезненную худобу стилета. Словно почва из бурых кирпичей, поросшая травинками огня, породила стальной плод с искривлёнными ветвями перил и холодными листьями решётчатых ступенек. Втянув ядовитые продукты распада, впитав приторный аромат разложения, новый проросток потянулся к небу; и вот оно что – я понял причину, отчего как бы чего-то недоставало в облике металлического цветка: пока что не распустился…
