— Что это ты пишешь? — спросил он.
— Так, заношу кой-какие шаблонности в свою книгу шаблонов, вот и все. Вроде того, какие женственные на вид японцы и как я сегодня первый раз прокатился в кондиционированном кадиллаке. Я никогда еще не ездил в кондиционированной машине и никогда — в кадиллаке. Стало быть, это нечто достойное внимания, правильно?
Тим не знал, поддразнивает его брат или говорит серьезно.
Майкл похлопал рукой по кровати.
— Садись-ка сюда.
Тим покачал головой.
— Нет. Пойду лучше постараюсь снова уснуть. — Во внезапном приливе тоски и отчаяния он подумал про руки, протянутые к нему с недосягаемого, окаймленного пальмами берега. — Это я просто так, — пробормотал он. — Из-за собаки. Это самое… волновался.
— Тим, милый, ты слишком много волнуешься. Какой смысл волноваться! От этого никогда еще никому не было пользы.
— Как пели солдаты, когда шли в окопы умирать.
— Садись. Прошу тебя! Давай потолкуем.
Но Тим, толстоногий, квадратный, несчастный, уже отступал по скрипящим под ним половицам к двери, к темному коридору за нею.
В эти первые дни совместная жизнь протекала у братьев большей частью в добром согласии, которое помогало Тиму временами надолго забывать, что Лора и дети далеко и нельзя определенно сказать, когда они вернутся, и вернутся ли вообще, что Рози обречена, и Лора, вероятно, уже знает это, как знает он, хоть они и не признавались в том друг другу. Но время от времени, нарушая это согласие, кто-то, порой под самым ухом, порой в такой дали, что Тиму приходилось напрягать слух, с лязгом и скрежетом скреб осколками стекла по стеклу.
Во-первых, мешала ревность, которая проявлялась в том, что он либо с остервенением стаскивал собаку с очередного стула или дивана, куда ее, конечно же, заманил Майкл, либо старался урезонить самого Майкла.
— Пойми, ее специально приучали не спать нигде, кроме как на полу или в ее корзинке. Ты сводишь на нет все, чего за последние месяцы от нее добилась Лора.
Но Майкл пропускал все резоны мимо ушей и мог, не смущаясь даже присутствием брата, подхватить собаку на руки со словами:
— Поди сюда, маленькая! Поди к дяде! — И она, с блаженным ворчанием, вздыхая, растягивалась у него на коленях.
Во-вторых, мешало обыкновение Майкла пить без конца, за которое, что только подливало масла в огонь, он никогда не расплачивался ни деньгами, ни похмельем. Раз они совершили сообща ночной обход местных баров и ресторанов, и Тим наутро проснулся с пустым бумажником и тяжелой головой, которую едва оторвал от подушки. Майкл же за завтраком бодро уплетал огромную яичницу с ветчиной, заедая ее бесчисленными ломтями поджаренного хлеба. Он больше не спрашивал разрешения выпить, а просто подходил к шкафчику, где хранились бутылки, и наливал себе сам или отдавал распоряжение Имаи-сан подать ему то, что он хочет.
