— Она не виновата! Она не умеет отличать, где можно, где нельзя.
— Прекрасно умеет! Ее учили отличать.
— Бедная собачка! Видно, давно было невтерпеж. Ей можно посочувствовать.
— Что-то не в меру ты щедр на сочувствие.
— Подумай лучше, сколько гадости оставляют после себя двуногие. — Майкл показал рукой на жестянку из-под пива, ржавеющую в кустах. — Все, что нагадит Триция, скроется в земле и удобрит ее. А вот бумажки, консервные банки, пластиковые пакеты — шалишь.
— А ты подумай о людях, которые найдут эту красоту у себя на пороге.
— Так им и надо!
— За что?
— За то, что они двуногие уроды, а не симпатичные четвероногие вроде Триции.
Внезапно и разом до обоих дошла нелепость подобного довода, и они покатились со смеху.
Потом, на узком карнизе скалы, Майкл скинул с ног тапочки, скинул джинсы и растянулся на солнце. Тим посмотрел на длинное, узкое тело — Майкл, полузакрыв глаза, встретил его взгляд.
— Что ты делаешь? — Один раз Тим уже это спросил, когда Майкл стал расстегивать молнию на штанах, но не получил ответа.
— Отдохну немножко. Прожарю косточки. Сядь, посиди. Ну-ка! — Он похлопал по скале рядом с собой, и муравьи так и брызнули в разные стороны у него из-под ладони.
— Что так? Неужели устал?
Триция уже улеглась подле Майкла, свесив язык, бока у нее ходили ходуном после непрестанной беготни вверх и вниз по склонам.
— Я — нет. А вот Триция, возможно, устала. И потом здесь такая красота.
— Опоздаем к обеду.
— Эка важность!
— Имаи-сан сказала, что специально придет накормить нас. Она обычно не приходит по воскресеньям. Это она ради тебя. Нельзя ее задерживать.
— Да ведь еще не поздно.
— Скоро пять. Если мы хотим еще сделать крюк и пройти мимо храма…
— Ах, да пусть ее подождет! Садись.
Тим опять посмотрел на длинное, узкое тело, блестящее от пота, словно умащенное маслом. Его пальцы тронули было верхнюю пуговицу на рубашке — и тотчас отдернулись. Он неловко примостился на выступе скалы — так растерянный трезвенник усаживается на высоком табурете у стойки бара. Прищурясь, он огляделся по сторонам.
— Тебе, должно быть, там страшно неудобно. И страшно жарко. Почему ты не снимешь рубашку?
Тим покачал головой и отвернулся.
— Ты не умеешь получать удовольствие от жизни, Тим. Как это грустно. Разучился — как, впрочем, и многие другие. Тебя не радует этот вид… — Майкл показал вниз, где под склоном холма мерцал в знойном мареве город, — …не радует это дивное солнце, и запах сосновых иголок, и перекличка птиц друг с другом. Единственное, на что ты способен, — это сидеть и думать, что поздно, что к семи надо быть дома, иначе Имаи-сан придется ждать. Да какое это имеет
