Да и не может быть иначе в государстве, пытающемся столь долго огнем и мечом удерживать под своей короной такие разные земли и народы, как литовцы, украинцы, белые русы; как часть земель московитов, – рассуждал Гяур. Редко какой империи вообще удавалось захватить в свою неуемную пасть территорию, втрое большую, чем сама метрополия. Польше это, правда, на какое-то время удалось. Но захватив территории, их еще нужно было раздробить и проглотить. То, что происходит сейчас в Польше, похоже на имперское пережевывание с запиванием кровью, но оно все явственнее переходит в конвульсии.
«А ведь рассуждаешь ты сейчас не как потомок великих киевских князей, для которых империя казалась единственным мыслимым способом существования их «киевского стола», а как потомок повергнутого в рабство мелкого князька, люто возненавидевшего всех могущественных соседей, все существующие на Земле империи, – высек сам себя Гяур. – К лицу ли тебе это, великий князь Одар-Гяур? Разве не великая могучая империя – конечная цель правления любого уважающего себя правителя?!»
Внимание, которое оказывали полковнику в Париже, – поспешно вернулся он к случаю с Хмельницким, – тот интерес, что проявляли к нему самые различные силы, кое-кого в Варшаве насторожили и даже оскорбили. Они не могли допустить, чтобы в Украине появился деятель с европейской известностью, деятель, с которым можно поддерживать отношения. Если попытку добиться независимости Украины предпримет именно такой политик, Европа отнесется к этому вовсе не с тем холодным безразличием, с которым она воспринимала все крестьянские восстания и волнения, происходившие до сих пор.
Но в таком случае, размышлял князь, прислушиваясь к скрипу колес, ревматическому потрескиванию кареты и нависающих над ней сосновых крон, у коронного гетмана Потоцкого и его единомышленников нет иного выхода, кроме как убрать Хмельницкого не только с политической арены, но и из жизни. Ибо, в свою очередь, у Хмельницкого нет сейчас иного решения, кроме как подаваться на Сечь и поднимать казаков на восстание. А то и создавать где-то рядом с Сечью, на вольных землях Дикого Поля, свою собственную армию, попытавшись использовать при этом войска крымского хана и, если не поддержку, то, по крайней мере, нейтралитет, спасительное безучастие Высокой Порты.
Вот тут-то Хмельницкому и понадобится моя помощь – подданного Османской империи, владеющего турецким языком, знающего нравы Стамбула и его высокородных обитателей. Да и военная помощь – тоже. В подобном деле каждая сотня сабель – на вес победы. Но если действительно все складывается именно таким образом… Имею ли я в таком случае право отбывать вместе с казаками во Францию? И я, и полковник Сирко? Где мы будем в такое время нужнее? Встретиться бы с Хмельницким! Тогда многое бы прояснилось.
