У Гены горели уши, но он постарался держаться с достоинством.
— Извините, Яков Дмитриевич, — сказал он вежливо, но сухо. — Всего хорошего!
Делегаты двинулись к двери, но директор их остановил.
— Погодите-ка! — Он посмотрел на Зою: — Ты ведь дочка товарища Ладошина? Митрофана Петровича? — Зоя кивнула, и Яков Дмитриевич опять начал краснеть. — Так вот, передай своему папе, что над Дворцом пионеров надо шефствовать не на словах, а на деле. Нам бедная авторемонтная мастерская подарила хоть плохонький, но станок; нам даже комбинат бытового обслуживания кое-что выделил для слесарно-механической мастерской… А твой папа — директор станкостроительного завода — только обещаниями кормит. Вот ты напомни ему!
Зоя покосилась на Родю, на Гену, потом сказала нарочно неторопливо и очень отчетливо:
— Хорошо. Я поговорю с папой, чтобы он прислал станок.
Однако никто не заметил ее значительного топа, все как-то пропустили это со заявление мимо ушей.
— Вот так-то! Всего хорошего! — сказал директор.
Когда делегаты вышли из дворца, Гена остановился, сунул руки в карманы брюк.
— Вы думаете, это правда, все, что он говорил? Будто того не хватает, другого не хватает… Ерунда все это! Отговорочки одни. Ему так спокойней — в кабинете посиживать, чем инициативу проявлять.
Все это Гена сказал, сам себе не веря, просто для того, чтобы как-то поднять себя в глазах делегатов, но Родя с Веней поверили ему. Поверила ему и Зоя. Последнее обстоятельство и привело к тем событиям, которыми закончится эта правдивая, но маловероятная повесть.
Но перед тем произошло много других событий, и вот одно из них.
В тот же день, под вечер, Родя был послан в местный универсам за кое-какими продуктами. Послали туда же и Зою. В магазине им встретиться не довелось: Родя ушел оттуда несколько раньше Ладошиной. На углу тихой улицы, по которой он шел, стояли и разговаривали Боря Трубкин, брат редактора школьной стенгазеты, и его друг Сема Калашников.
— Привет! — сказал Родя Трубкину, которого немножко знал.
— Привет! — машинально отозвался Боря, а потом, глядя на удаляющегося Маршева, процедил сквозь зубы: — Черт! Совсем забыл!
— Что забыл? — спросил Калашников.
— Я обещал брату, что этому типу уши надеру.
— Ну так чего? Пошли и надерем!
Приятели нагнали Маршева и несколько шагов прошли рядом, по обе стороны от него. Затем Трубкин сказал:
— Ну-ка стой, писатель!.. Сема, берем!.. — И он взял Родю за левое ухо, а Калашников — за правое. — Давай так сначала: ко мне — к тебе, ко мне — к тебе, ко мне — к тебе!
