— Спасибо, Реш! — сказал он, отрываясь от ее губ.
— Совсем сдурел?! — взметнула она свои чудные золотые брови.
— Да, не за поцелуй! — отмахнулся он. — За то, что ты у меня есть!
— Где ты был? — насторожилась она, почувствовав, вероятно, отголоски гулявшей в его крови бури.
— Спроси лучше, где я не был, — усмехнулся Кравцов и покачал головой, словно и сам не верил тому, что с ним произошло. Но так на самом деле и было. Не верил. Не осознал еще до конца. Не переварил.
— У нас самогон еще остался или Семен тогда весь выпил? — спросил он, тяжело опускаясь на диван. Ноги, казалось, налились свинцом и, мельничный жернов — никак не меньше — лежал на плечах.
— Остался, — Реш смотрела на Макса, пытаясь, видимо, понять, чего следует ожидать от его рассказа. Хорошее или плохое принес он домой из заснеженной ночи? Она была бледна и чудо как хороша, и одно это способно было примирить Кравцова со всем, что наделал он сам, и что из этого, в конце концов, проистекло.
— Маакс, что случилось? Не молчи, пожалуйста!
Между тем, Кравцов достал из кармана трубку и стал ее набивать.
— За сегодняшний вечер я переговорил с четырьмя членами Политбюро, — сказал он и посмотрел снизу вверх на замершую посередине комнаты Реш.
— С кем? — она едва выдохнула эти звуки, и Кравцов их скорее почувствовал, угадал, чем услышал.
— С Троцким, — ответил он, не без удивления вспоминая сейчас вполне фантасмагорический разговор со Львом Давыдовичем, взявшимся вдруг обхаживать бывшего командарма, словно не Кравцов перед ним сидел, а, как минимум, Вацетис. — К нему меня привез Эфраим Склянский — зампред Реввоенсовета. Знаешь, о ком говорю? — она знала, разумеется, но ничего не сказала, только кивнула. — Стало быть, Троцкий был первым членом Политбюро, — Макс раскурил трубку и выдохнул облачко горклого дыма. — Но позже мы поехали с Львом Давыдовичем в Кремль и встретились там с Лениным и Каменевым, — Он пожал плечами, словно извинялся перед Реш за такой фантастический рассказ. — Это, значит, Два и Три. Последним стал Сталин. С ним я говорил тоже в Кремле. Но сюда я приехал с Лубянки, где разговаривал с Дзержинским и Уншлихтом. Такой, понимаешь, насыщенный день.
— А…
— Дай выпить, пожалуйста!
На самом деле разговор с чекистами стал самым тяжелым испытанием дня. Холодное бешенство Дзержинского могло испугать любого, даже самого храброго человека. А Феликс был не просто взбешен, его ярость, казалось, заставляла светиться воздух. Но, судя по всему, Ульянов Кравцова не сдал, а уж Макс постарался объясниться с всесильным руководителем ЧК таким образом, чтобы максимально отвести от себя, как подозрения Феликса, так и его жажду мести. И, похоже, ему это удалось. Знать бы еще, как надолго.
