Он бросил открытку с видом Беруика-он-Твид в камин и попытался писать; но слова давались с трудом, словно натыкались на крепкую стену самокритики.
Шли дни, и у него появилось неприятное чувство раздвоения, словно некто проник в его душу и тянет ее в разные стороны. Его работа лишилась органичности, целостности; в ней появились две несогласованные и противоречивые линии, он писал теперь очень медленно, пытаясь прекратить борьбу между ними. Ничего страшного, думал он: вероятно, начинаю повторяться. Может быть, я слишком много работаю — отсюда и трудности; по-видимому, в голове зреют новые идеи. Если бы только я смог согласовать эти две линии и извлечь пользу из их противоречия! Ведь многим писателям это удается…
На третьей открытке было изображение Йоркского кафедрального собора.
Мне известно, что вас интересуют соборы, — писал незнакомец. — Уверен, вы не страдаете манией величия, но признайтесь: небольшие церквушки иногда заслуживают большего внимания. По пути на юг мне попадается множество церквей. Вы пишете или ищете идеи?
С сердечным приветом от вашего друга
У. С…
Уолтер Стритер и в самом деле питал интерес к соборам. Линкольнский кафедральный собор занимал его юношеские фантазии, и он написал о нем в книге о путешествиях. Его действительно привлекали крупные размеры, и он всегда недооценивал приходские церкви. Но откуда это известно У. С.? Неужели это и вправду признак мании величия? И вообще, кто такой этот У. С.?
Неожиданно он обратил внимание, что у него такие же инициалы. Нет, не неожиданно. Он заметил это сразу, но такие инициалы — не редкость; у Гилберта были такие же, у Моэма, у Шекспира — весьма распространенное сочетание. Такие инициалы могут принадлежать любому. Но сейчас это показалось ему странным совпадением, и вдруг его посетила мысль — а что если я сам пишу себе эти открытки? Такие вещи случаются, особенно у людей с раздвоением личности. Безусловно, он не из их числа. Однако же с ним происходит нечто необъяснимое — раздвоенность замысла, которая поначалу была только в мыслях, отразилась на его стиле, и в результате один абзац получался вялым, со множеством придаточных предложений, отделенных точками с запятой, а другой написан ясным, сжатым слогом с четкими фразами и частыми точками.
Он еще раз взглянул на почерк. Самый заурядный — он мог принадлежать кому угодно — настолько заурядный, что наводил на мысль о подделке. Теперь ему стало казаться, что он напоминает его собственный почерк.
