Это был священник. Самый настоящий. Высокий, пузатый, в черной рясе, с солидным серебряным крестом на шее и длинной курчавой бородой ассирийского типа. У него даже пальцы-сосиски на руках заросли волосами — настоящая обезьяна! Круглые черные глаза пытливо осматривали меня из-под кустистых бровей, а нос-картошка, весь покрытый лопнувшими капиллярами выдавал большого любителя поддать (вероятно, приходского кагорчику). Он злорадно ухмылялся и нетерпеливо потирал руки.
— Ну, что, голубчик, очухался? — участливо, даже ласково произнес он рокочущим басом. — А я уж думал, совсем коньки отбросил. Кабан немного… перестарался. Это у него бывает, не стоит обижаться. Ты ведь будешь хорошим мальчиком? Мне не хотелось бы звать его, а то он очень уж просился… к тебе. Быть может, это любовь, а?
Поп, если этот тип и имел отношение к церкви, расплылся в не совсем хорошей улыбке. Мне захотелось плюнуть ему в рожу, но рот пересох, будто я неделю ошивался в Пустыне Смерти. Наконец, удалось, цепляясь за прутья, встать на ноги. В голове шумело. Накачали меня наркотиками?
— Итак, — голос толстяка стал деловым и суровым. — Прежде всего, сэр, не соблаговолите ли сообщить мне свое имя и цель прибытия в наш тихий, богобоязненный городок? Я, надеюсь, язык Ваш еще повинуется вашему рассудку? Ибо Кабан…
Я с трудом прочистил горло, смачно сморкнулся на «его» территорию и прохрипел:
— А не пошел бы ты, дядя, куда подальше!
Лицо его передернулось. И тут поехало!.. Давно я не слышал такой тарабарщины.
— Велики грехи наши, и нет прощения Господа нашего за неправедные дела, за кои грядет расплата великая, ибо нет места, где скрыться можно было бы от Суда праведного, от руки карающей, от огня небесного. Ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано, сын мой, в тот час, когда слуга Божий вершит Суд вознамерится над детьми Дьяволовыми, сюда явившимися из геенны огненной! Свет прийдет в мир; но люди более любят тьму, нежели свет, потому что дела их и помыслы злы. Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы.
Это был прирожденный оратор! Сколько энергии, чувств, экспрессии! И эффектные паузы, где необходимо, и закатанные к верху глаза в религиозном экстазе, и воздетые к небесам волосатые ручищи.
— Покайся, Валентин Котовски, и спасен будешь, и славу обретешь неслыханную, и души, захваченные тобой не по желанию твоему, но по приказу Сатаны, Князя Тьмы, вновь с телами воссоединятся своими, и херувимы…
