Дверь открыла моя невестка, Эдуина, жена Рода. Ей было тридцать два, она была моложе меня на три года.
— Боже мой! Крис! — Она сжала губы. — Мы не…
— Мама написала, что старик болен.
Она действительно написала: «Твой отец очень болен. Хотя тебя, конечно, никогда не волновало, живы мы или нет…»
И тогда Эдуина решила, что мой тон дает ей право продемонстрировать свою добропорядочность:
— Я удивляюсь, что у тебя хватило нахальства явиться сюда, даже если тебя и отпустили под честное слово или еще как-то.
— Стало быть, обо мне пока никто не справлялся.
— Если ты опять собираешься втаптывать в грязь имя семьи…
Я прошел мимо нее в холл.
— Что со стариком? — Я называл его «Папси» только про себя.
— Он умирает, вот что с ним.
Она произнесла это с каким-то злобным удовольствием. Ответ потряс меня, но я лишь произнес нечто нечленораздельное и прошел в гостиную. С верхней площадки лестницы крикнула моя старуха:
— Эдди! Кто это?
— Просто… торговец, мама. Он подождет, пока уйдет доктор.
Доктор. Как будто какой-то проклятый костолом был единственным в мире целителем. Когда тот спустился вниз, Эдуина попыталась быстро проводить его, прежде чем я его увижу, но я поймал его руку, когда он просовывал ее в рукав пальто.
— Хочу задержать вас на минуту, док. Насчет старика Миллера.
Он был около шести футов, на пару дюймов ниже меня, но фунтов на сорок тяжелее. Он высвободил руку.
— Послушай, парень…
Я схватил его за лацканы и встряхнул так, что одна пуговица отскочила и очки съехали на нос. Его лицо налилось краской.
— Старый друг семьи, док. — Я показал большим пальцем наверх. — В чем там дело?
Это было идиотизмом, полным идиотизмом, конечно, расспрашивать его; в любую секунду полицейские могли догадаться, что фермер в сгоревшей машине был все-таки не я; я влил достаточно бензина, прежде чем чиркнуть спичкой, так что они смогли бы снять отпечатки только с ботинка, который я подбросил; но они установят его личность по форме зубов, как только обнаружится, что он пропал. А установив это, они придут сюда, чтобы задать вопросы, и тогда этот брюзга сообразит, кто я такой. Но я хотел знать, действительно ли Папси был так плох, как сказала Эдуина, а терпением я никогда не отличался.
Костолом одернул пиджак, пытаясь восстановить достоинство.
— Он… судья Миллер очень слаб, слишком слаб, чтобы двигаться. Вероятно, он не доживет до конца недели. — Он всматривался в меня, пытаясь увидеть на лице огорчение, но ничто так не учит скрывать свои чувства, как федеральная тюрьма. Разочарованный, он продолжал:
