Как подбегал кто, остолбеневал, и стоял молча, разинув рот, вытаращив глаза. Баран заливался с каким-то неистовством, будто в упоении восторга от своего искусства и звучного органа: задравши кверху голову, тихо поводил носом и раскрытым широко ртом, и драл горло по-козлиному с силою десяти козлов.
Несколько минут было гробовое молчание в толпе под ужасом этих рулад.
И вдруг, зашумел народ, заколыхался, взволновался; взрывы шума заглушали даже неистово-пронзительное козлиное блеяние барана.
Выбежал на крыльцо Шамиль — и Арслан-бей, опомнившись, бросился стать подле него.
— Мириться! Мириться! — был гвалт народа.
— Молчать, сволочь! — крикнул Шамиль. Никого не испугал: был страх страшнее всякого Шамиля.
— Мирись с русскими! Мирись! — кричал и подступал народ. Шамиль обратился к окружавшим его мюридам:
— За мной, друзья! Разгоним этих трусов!
Пять или шесть человек из мюридов взялись за шашки. Остальные пожали плечами: — Нет, Шамиль; когда народ глуп, то глуп; а когда прав, то прав.
Как тут было быть? — Если б один Гуниб — не велико бы горе, — или хоть бы только Кумыки, хоть и с Казы-Кумы-ками, пожалуй, — все бы не проиграно дело, если бы только. Но куда ни придет слух о блеянии барана по-козлино-му, везде будет то же.
Шамиль стоял, хмурясь. А народ подступал: «Мирись с русскими. Мирись». — А баран заливался неумолкаемо своими шайтанскими козлиными перекатами.
— И как не стащили его до сих пор? — сказал Арслан-бей Шамилю.
— Да, как не стащили? — сказал Шамиль мюридам, тем, которые еще держались за шашки.
— Не было приказания от тебя.
— Правда! — проговорил Шамиль, стиснув зубы, и холодный пот выступил на лбу старика: струсил я, Арслан-бей, растерялся: сидел, как дурак, пока опомнился от крику народа, и выбежал: — Шамиль струсил, Арслан-бей — а? — Шамиль трус!
— Нечего тут стыдиться, Шамиль. И нельзя называть себя трусом за это, — сказал Арслан-бей: Такой случай, как не растеряешься? И со мною то же было: одурел я совсем.
— Плохо дело, Арслан-бей.
— Плохо, Шамиль. — А народ подступал: «Мирись! Мирись!»
— И ума не приложишь, как быть с ними, — сказал Шамиль уныло. Но вслед за тем и оживился: находчивость ума воскресла, — Дурачье, с чего беснуетесь-то? Какой тут страх, что тут за знаменье, какое тут диво? — Должно быть вырвался баран, когда хотел зарезать его кто из таких шелопаев, как те вот, которые кричат: «Мирись». Такому ротозею, ослу и барана не суметь зарезать, как следует; напугал барана и упустил. С перепугу это орет баран так. Во и все диво. С перепугу, не то что по-козлиному, может заорать и по-коровьему, и по-лошадиному. Понимают это, я думаю, кто здесь умные люди. Не все же кричат.
