Фиби вновь охватило беспокойство. Похоже, даже прислуга не слишком высоко оценивала ее шансы надолго заинтересовать Гриффина. Ну конечно, они ведь видели в ней пожилую тридцатичетырехлетнюю женщину, предположительно бесплодную… У которой, возможно, все женское естество отсохло за ненадобностью.
Фиби мысленно застонала и постаралась расправить плечи. Если бы Гриффин вернулся хотя бы пять лет назад… Или даже четыре года назад, когда ей было тридцать. Ведь тридцать – совсем не то, что тридцать четыре.
– И никакого корсета, – сказала между тем Мэй. – Так же как и сорочки.
Фиби никогда не помышляла о столь скандальной манере одеваться. Она открыла было рот, чтобы заявить протест, но промолчала. Что она понимает в подобных делах? Абсолютно ничего. Возможно, именно без сорочек жены и соблазняют по ночам своих мужей.
То, чего не избежать, нужно просто перетерпеть.
Фиби позволила Мэй облачить ее в то, что осталось от прежде хорошего платья – без какого-либо белья, отчего она ощущала себя чуть ли не куртизанкой. И это почему-то вызвало мысль о необходимости проинформировать Гриффина о настоящих родителях детей – немедленно, как только тот появится.
Мэй собрала ее волосы в довольно небрежную копну со спадающими на уши прядками, после чего предъявила небольшую коробочку.
– Что это? – недоверчиво спросила Фиби.
– Сурьма, – пояснила Мэй. – Краска для век.
– Мне это не нужно.
– Но, госпожа моя… взгляните, у меня тоже подкрашены губы.
– Нет! – категорически отрезала Фиби. Она не желала прибегать к каким-либо ухищрениям, чтобы улучшить свою внешность. Какая есть, такая и есть.
Очевидно, Гриффин намеревался спать с ней регулярно. И если в ближайшие полгода Фиби не забеременеет, то он, возможно, и покинет ее. Но даже в этот период она не собиралась изображать какие-то претензии на молодость, которой больше не обладала.
Что ж, хотя бы временно, но она попользуется им. Несмотря на беспокойство, в ней мало-помалу нарастало возбуждение. В конце концов, Фиби многие годы провела в одиночестве. Обычно, ловя на улице мужские взгляды, она тотчас отворачивалась. В какой-то мере она избегала общества по той причине, что мужчины, причем даже джентльмены, имели склонность строить нелестные предположения о женщине, чей муж проживает за морями-океанами. Точнее, в ее случае непосредственно в море.
Они полагали, что Фиби, лишенную удовольствий супружеской жизни, одолевает похоть, но ничего подобного и в помине не было, и она решительно пресекала любые намеки на внебрачную близость.
