– Так что при попытке к побегу, вашскородие, – рапортует вошедший Свиристелкин.
Все присутствующие знают, что это явная ложь.
Знает это и Свиристелкин. Он ест бегающими зрачками начальство и, пристукивая слегка каблуками, глупо улыбается.
В землянке тягучее молчание.
Прапорщики скромно укрыли глазки за щетину ресниц, настороженно ждут, что скажут старшие.
Нервный, горячий Тер-Петросян, тяжело дыша, быстро переводит выпуклые луковицы маслистых глаз с батальонного на Свиристелкина и обратно.
Повернувшись к Свиристелкину, батальонный лениво и пренебрежительно цедит:
– Убил?
Свиристелкин, как будто замечтавшийся о чем-то, странно вздрагивает всем телом и, вытянувшись в струнку, прижав к бедру винтовку, бойко строчит:
– Никак нет, вашскородь.
Лед молчания тает. Офицерские рожи расплываются в улыбках.
– Пошел вон, балда! – кричит с легким раздражением батальонный.
Свиристелкин, скрипя каблуками и громыхая прикладом, стремительно скользит в темный зев двери.
– Что делать с этим олухом? – зевая, говорит батальонный.
– Под суд, – глухо роняет штабс-капитан Дымов.
Полковник упирается в Дымова насмешливо-прищуренным взглядом, точно спрашивает: «А вы не шутите?»
И, сводя глаза к переносице, опять ленивенько так и сонно:
– Господа, в самом деле, стоит ли подымать шум из-за двух балбесов? Что такое человек? Ничто. А если он ничего, то и убить его не зазорно, не грешно. А дальше: раз я могу убить одного индивида, следовательно, могу убить и роту, полк, корпус, целую нацию. Не так ли? Жестокость в нашем деле совершенно неизбежна. Это всякий из нас понимает.
В синих клубах табачного дыма плохо видны лица офицеров.
Трудно сказать, как они реагируют на эту оригинальную проповедь.
– Значит, мораль вы отрицаете совершенно? – сквозь сухой хрип и кашель спрашивает Тер-Петросян.
Демоническая улыбка кривит пунцовые губы полковника.
– Мораль, господа, хороша… в мирное время.
– Когда я ставлю себе основной целью истребление наибольшего количества врагов, тут никакой морали не требуется. Все ясно. Вот, господа, если у вас когда-нибудь будет подступать к сердцу жалость, помните: мы убийцы по профессии, но убийство ничего особенного не представляет. Вот почему я просто выгнал вон конвоира, пристрелившего порученных ему военнопленных. Сегодня убиваем мы, завтра убивают нас. В этом нет и не может быть ни принципов, ни морали, ни цели, ни границ. Впрочем, конкретные «цели» и «границы» во всякой войне бывают, но судить об этом уж не нам. Это дело правительств. Мы – солдаты. Технические исполнители.
