Я разлил всем «Московской». Водка струйками выплескивалась через края бокалов на паркетный пол.
— У нас с недавнего времени служит марокканка, — сказал я.
Воцарилось молчание.
— Носит или не носит? — спросил наконец шурин.
Я посмотрел на него.
— «Носит или не носит», — повторил я его слова, но уже без вопросительной интонации, не желая демонстрировать, что я не понял вопроса.
Шурин залпом опрокинул свой бокал, рыгнул и вытер губы тыльной стороной руки.
— Носит она платок или нет? — сказал он.
И в ту же секунду раздался звонок. Это был необычный звонок: он длился очень долго, будто звонили уже два раза, а мы не услышали.
— Я уж думал, ты никогда не откроешь, — крикнул Макс с нижней площадки, когда я высунул голову через входную дверь.
Позади него, на улице, стояли еще двое. Мужчина и женщина; что женщина не Сильвия, я увидел сразу, даже в полутьме. Сильвия, со своим ростом, возвышалась бы над Максом на целую голову. А вот мужчина был гораздо выше их обоих. Волосы у него были острижены так коротко, что в свете уличных фонарей блестел белый череп.
— Я прихватил друзей, — сообщил Макс, когда они поднялись.
В проеме входной двери мужчине с блестящим черепом пришлось нагнуться при входе в прихожую, но он сделал это так плавно, словно привык, что в домах человеческих масштабов надо нагибаться; одновременно он протянул мне руку.
— Ришард, — представился он.
Я ожидал железной хватки, рукопожатия, от которого слезы брызнут из глаз, но рука у Ришарда оказалась теплой и мягкой, почти девичьей. Как и Макс, он был одет в черную рубашку навыпуск. Позднее я слышал и его фамилию — Х., — но, думаю, раза два-три, не больше.
Женщина оказалась брюнеткой с короткой стрижкой; она носила колечко в пупке и еще одно — под нижней губой.
— Это Галя, — сказал Макс. — Можешь говорить все, что заблагорассудится, она тебя все равно не поймет.
Он подмигнул.
— Галя такая тварь, — сказал он. — Все силы заберет.
Он обнял ее рукой за талию, его пальцы быстро скользнули по колечку в ее пупке.
— Все они в Одессе мечтают только об одном: готовить и мыть посуду таким мужчинам, как ты и я. Поди разберись.
Улыбнувшись Максу, Галя выпятила губы. Макс сделал то же самое и поцеловал ее.
— Это из-за курса рубля, — сказал он, — или из-за Чернобыля. Или whatever.[11]
Только сейчас я заметил, что Макс пьян; его повело в сторону, и ему пришлось ухватиться за дверной косяк, чтобы не упасть. У Гали были такие глаза и губы, ради которых любой мужчина оставил бы жену и детей, чтобы отправиться за ней хоть на край света.
