— Я как раз управился, — тихо сказал я, выпуская дым.
У Ивонны Вринд-Классенс, как и в действительности, были волосы, остриженные очень коротко. Не просто коротко остриженные волосы, а такие коротко остриженные волосы, о которых надо что-то сказать; если же молчать, то делать это многозначительно. Она носила очень подходящие очки, которые тоже всемерно привлекали внимание, словно это были всем очкам очки, а не просто приспособление, позволяющее лучше видеть. Ясно, что, как во сне, так и наяву, она выбирала эти очки в сочетании с этой стрижкой и дурацкой спортивной курткой фирмы «Найк», снабженной капюшоном, чтобы выглядеть моложе или, во всяком случае, современнее — но в результате другим лишь казалось, что до ее кончины остается гораздо меньше времени. Так или иначе, в тот момент мы еще стояли друг напротив друга, и я решил продолжать курить как ни в чем не бывало, а в следующую секунду схватил невестку за короткие волосы на затылке. Разумеется, ухватиться было не за что, но все же длины волос оказалось достаточно, чтобы ударить ее головой о край раковины. Не очень долго, всего несколько раз, один за другим, коротко и сильно, так что звон разбивающихся стекол очков смешивался со звуком отламывающихся зубов, стучавших по фарфору раковины, словно разом расколотили целый сервиз, а кровь брызгала не только на куртку, но и на зеркало, на занавеску душа и в сток ванны. Ивонна к тому же что-то кричала — «Какая муха тебя укусила?» или «Что я сделала?», — но, помнится, я, все еще во сне, разъяснил ей единственную причину, по которой ей следует смириться с таким обращением: она ничего, совсем ничего, не делает и со своими очками, со своей спортивной курткой, со своими волосами вмешивается в естественный ход вещей, напрасно пытаясь отсрочить собственную смерть. Но все это было уже не важно, так как в дверях ванной появился шурин: лицо его выражало не столько испуг или злобу, сколько любопытство.
«Что ты сделал?» — осведомился он, скорее заинтересованно, чем возмущенно; по логике вещей настала его очередь колотиться головой о край раковины, но что-то меня удержало — внезапно навалившаяся усталость, помешавшая довести дело до конца, и ощущение, что брать в оборот обоих было бы уже слишком.
Поэтому я ответил: «Я вместо тебя занимался воспитанием твоей жены»; думаю, после этого пора было идти вниз. Да, верно: внизу вовсю что-то праздновали, и, если бы мы задержались наверху, люди стали бы интересоваться тем, куда мы подевались; во всяком случае, так шурин объяснил ситуацию мне, а потом, насколько я помню, и своей жене, все еще собиравшей отломанные зубы по всей раковине. «Идем, потом разберемся» — так звучали его последние слова в том сне, перед тем как я, весь в поту, скрипя зубами, открыл глаза и увидел, что на краю кровати сидит Фатима с дымящейся кружкой в руках.
