Её плечи тяжело опустились.
– У тебя потрясающее воображение, Билли.
Не помню, что я ответил. Наверное, «спасибо» или что-нибудь в этом духе.
– Жаль, что я не могу направить его в нужное русло, – продолжила она. – Отчего так?
– Я думаю, что может мне нужны очки и я не могу читать, потому что слова расплываются у меня перед глазами. Это, кстати, объясняет, почему я вечно щурюсь. Возможно, если б я сходил к окулисту, который дал бы мне очки, я стал бы читать лучше всех в классе, и вам бы не пришлось так часто оставлять меня после уроков.
Она лишь указала себе за спину.
– Иди помой доску, Билли.
– Да, мэм.
Доски я мыл лучше всех.
– Они правда расплываются? – сказала мисс Рогински через некоторое время.
– О, нет, это я только что придумал. – Да и не щурился я никогда. Но она, казалось, была этим очень взволнованна. Она вечно беспокоилась. Вот уже три года.
– Я просто никак не могу до тебя достучаться.
– Это не ваша вина, мисс Рогински. (Это правда была не её вина. Ей я тоже поклонялся. Она была коренастой и толстой, но я хотел, чтобы она была моей матерью. Но тут у меня никак концы с концами не сходились, разве что она сначала была замужем за моим отцом, а потом они развелись, и мой отец женился на моей матери, что было нормально, потому что мисс Рогински надо было работать, поэтому моему отцу пришлось заботиться обо мне - в этом был какой-то смысл. Только все выглядело так, словно они никогда друг друга не знали, мой отец и мисс Рогински. Когда бы они не встречались, каждый год на рождественском празднике, когда приходили все родители, я наблюдал за ними не сводя глаз, надеясь уловить какой-нибудь таинственный проблеск или взгляд, который мог означать лишь: "Как дела, как ты поживаешь после того, как мы развелись?" – но безуспешно. Она не была моей матерью, она была лишь моей учительницей, а я был её личной и все увеличивающейся зоной бедствия.)
– У тебя всё будет хорошо, Билли.
– Я надеюсь на это, мисс Рогински.
– Просто ты поздний цветок, вот и всё. Уинстон Черчилль был поздним цветком, и ты так же.
Я хотел спросить, за кого он играл, но что-то в её тоне подсказало мне, что не стоит этого делать.
– И Эйнштейн.
Его я тоже не знал. Как и что такое «поздний цветок». Но я чертовски хотел им быть.
Когда мне было двадцать шесть, мой первый роман, «Храм золота», был опубликован в издательстве Альфреда А. Кнопфа. (Оно теперь часть Рэндом Хаус, а он – часть RCA
>[1], а RCA – лишь часть сегодняшних проблем с американскими издателями, но не часть этой истории.) Как бы то ни было, перед публикацией работники издательства Кнопфа говорили со мной, пытаясь понять, что они могут сделать, чтобы оправдать свои зарплаты, и они спросили меня, кому бы я хотел послать предварительные копии, кто мог бы высказать свое мнение, и я сказал, что не знаю никого такого, и они сказали: «Подумайте, все кого-нибудь да знают», - и тогда я весь разволновался, потому что мне пришла в голову одна идея, и я сказал: «Хорошо, пошлите копию мисс Рогински», - что, как я считал, было логично и замечательно, потому что если кто-то и мог повлиять на мое мнение, то это была именно она. (Она есть в «Храме золота», кстати говоря, только я назвал её "мисс Патулски" – даже тогда я был изобретателен.)
