Шейлок положил жену на землю. Из церкви Сан-Висенте прибежала монахиня в развевающемся одеянии и опустилась на колени рядом с Шейлоком.
— Матерь Божья, — сказала она и перекрестилась. Затем подняла юбки Лии и положила руки на окровавленное темя ребенка. — Тужься!
Шейлок стянул рубаху и отдал монахине, чтобы она могла остановить кровь. Он держал в руках голову Лии, пощипывал и похлопывал ее бледнеющие щеки, повторял ее имя. Но глаза Лии оставались закрытыми, и дыхание становилось все реже и реже. Он взял в руки ее лицо и поцеловал в бровь. Раздался крик.
Шейлок стоял на коленях в свете звезд, уткнув лицо в волосы Лии, когда монахиня оттащила его от нее. Она сунула ему в руки орущего младенца, завернутого в его рубаху.
— Дочь, — сказала она. Пальцы Шейлока были скользкими от крови Лии, поэтому ему легко удалось снять с пальца кольцо, даже прижимая младенца к груди, и вытереть его об измазанную рубаху. Он протянул перстень монахине.
— Возьмите, — сказал он.
Монахиня с жалостью взглянула на него, потом, оттолкнув кольцо, потянулась к орущему узлу.
— В нашем монастыре служит молодая женщина, — проговорила она. — Молодая мать. Я отнесу ребенка к ней. Найдите ее потом. А теперь оставайтесь со своей покойницей.
* * *
Они похоронили Лию и Гоцана на участке за старой синагогой дель Трансито, некогда домом толедских евреев, построенным в мавританском стиле и украшенным вырезанными в камне еврейскими и арабскими рунами, которые христиане еще не сбили со стен, но теперь их уже едва можно было прочитать. После этого Шейлок стоял со старшим Дэниелом, и священниками Хаймом и Бартоломео, и Астругой, и Ройбеном, и молодыми Иегудой и Аароном в передних комнатах семьи Селомо у камина и произносил каддиш, погребальную молитву.
Дон Себастьян де ла Керда сидел с бокалом вина в верхней комнате своего огромного дома и яростно заорал на слугу, когда тот хотел задернуть портьеру на окне. Он не явился в жилище Аструги, но пришли другие люди. Они принесли траурную пищу жареного цыпленка, и рыбу из Тахо, и манчеганское вино. Среди соседей, оставивших свои подношения, было несколько христиан, не только отец Бартоломео, но и сапожники с Калье де ла Чапинерия и их жены, знавшие Лию и жалевшие ее овдовевшего мужа и осиротевшего ребенка. Они ненавидели инквизицию и тряслись от страха: любая помощь евреям означала для них огромный риск. Эти мужчины и женщины сочувственно смотрели на Шейлока в последующие недели, когда он проходил мимо них по извилистым улицам, неся мотки шерсти, но он смотрел в землю или в никуда и не видел их.
