«Новая инквизиция не похожа ни на что, что видела эта страна до сих пор».
Она попыталась ощутить тот холод, который слова этого мужчины, Дэниела, на короткое время поселили в ней за этим запрещенным застольем. Они сидели, заканчивая жевать шаллах, хотя, когда огонь погаснет, труба без дыма оповестит весь Толедо, что они отмечали запрещенный Шаббат. Но сердце ее плавало в вине, и она продолжала улыбаться в темноте. Потому что другой голос вытеснял мрачное заявление Дэниела. Голос этот, сухой и веселый, принадлежал спокойному молодому человеку с темными волосами и ясными карими глазами.
Лия скрестила руки на груди и обняла себя за плечи, думая о лице Шейлока Бен Гоцана.
В следующую пятницу она попросила разрешения пойти на вечернюю службу в сопровождении той мавританской служанки, которая после крещения стерла елей с тела своего маленького сына. Она знала, что женщина по-дружески расстанется с ней у ворот дель Моллета, под аркадой, соединяющей собор с дворцом Квироги. Там среди стройных, изящных мавританских колонн из розового песчаника ее будут ждать тетя и дядя. Аструга и Ройбен снова возьмут ее на Шаббат, на этой неделе не в доме Дэниела, а где-нибудь еще, потому что тайный Шаббат был передвижным праздником. Он танцевал по Толедо непредсказуемыми па, ускользая от загребущих рук Святого Братства.
Но Себастьян де ла Керда сомневался в набожности Лии. Он не разрешил бы ей пойти к вечерней мессе в этот вечер, даже под бдительным, как он думал, оком ее служанки. В Алькасаре, где он общался с городскими правителями, до идальго дошли слухи, что его дочь видели разгуливающей по улицам старого еврейского квартала. Несмотря на дымку своего привычного опьянения, де ла Керда испугался и заподозрил что-то вроде правды: ей не хватает Серафины, и, ища пути в иудейский квартал, она разыскивает мать, которую потеряла. На самом деле на поиски Лию побуждали не только воспоминания о матери, но и прошлое, стоявшее за Серафиной, за Сарой, — имя, от которого отреклась ее мать. Лия не думала, что ее мать когда-нибудь полностью понимала то, чего теперь хотела Лия. Она искала еврейство, которое мать отбросила, как жемчуг, о цене которого не догадывалась.
Ее отец видел только, что теряет дочь, так же как начал терять Серафину еще до ее смерти, когда она стала отворачиваться от его поцелуев и оставляла его постель холодной, сидя у стены и бормоча свои молитвы на ладино. То, что Лия ходила в еврейский квартал, бесило его. Ему хотелось бы выдать дочь замуж за идальго, хотелось бы, чтобы у нее, Елизаветы де ла Керды, было два христианских имени. Поэтому он запретил ей выходить из дому. Очень кстати, что она будет дома. Ведь сегодня вечером он устраивает банкет.
