— А я ведь так и говорил! — воскликнул доктор. — Ваша дрессировка была черной магией, волшебством.
— Нынче у меня к зверям совсем иной подход, — спокойно продолжал служитель. — Я знаю, что они от меня не зависят. Они живут в другом, не моем, мире. Там они — те, кто сильнее. Когда же их насильно загоняют в наш мир, они, понятно, теряют превосходство, и тут мне подобает помогать им. Я просто обязан хоть немного умерить зло, которое мы им причиняем. Вот и все.
Служитель медленно допил свое вино, поставил стакан и некоторое время задумчиво передвигал его по столу. Потом выпрямился и посмотрел на врача решительным, но очень дружелюбным взглядом:
— После того как я увиделся с ней снова, в клинике, я постепенно понял, что любил жену не как муж, а только как укротитель.
Он помолчал, потом снова устремил взгляд на врача и продолжил:
— Надеюсь, вы на меня не рассердитесь, господин доктор… Но ведь и вы, может быть, относитесь к ней не как служитель, а как дрессировщик. В ней определенно есть что-то, что к этому подталкивает. Но думаю, если вы вылечите Мону Белинду, она уже будет не более чем просто разведенной женой циркача-неудачника, ставшей теперь женой убийцы. Но в действительности она возлюбленная королевского тигра.
— Я врач, — сказал Клингенгаст с дружеской настойчивостью. — Мой долг — избавить ее от мании.
Служитель несколько раз кивнул:
— Да, конечно, вы правы. Вы должны повиноваться долгу, господин доктор. Но вы потерпите неудачу на том же, на чем потерпел ее я.
Клингенгаст вспомнил о разговоре, что произошел у них некоторое время тому назад.
— Вы хотите сказать — потому что в глубине ничего нет, только пустота. Полнейшая пустота. Ведь так вы в тот раз выразились?
Служитель кивнул.
— Да. Так я и думал тогда. Но с тех пор как я ее снова увидел, я думаю, что и у нее там, в глубине, есть какая-то сильная мысль. Пусть безумная. Может быть, для Моны Белинды тигр — ее Бог, и она готова отдать себя без остатка на заклание. Он для нее — более сильный.
Врач выслушал внимательно и отметил как знак их крепнущей дружбы то, что какое-либо превосходство каждого из них или большее знание теперь стало несущественным, потому что каждый признавал за другим право на иной образ мыслей.
Служитель продолжал:
— Кто знает, может быть, тот, кем я стал вопреки моей изначальной природе и тщеславному властолюбию, тоже действует по принуждению чужой воли — кого-то более сильного…
— Вы имеете в виду… — врач не договорил.
